- Что со мной случилось? – уловил момент, пока родительница побежала узнавать, когда и что мне можно съесть.
- Чудо, если ты о своём прибывании в больнице, а не в гробу, - хихикнул Арсений, прикидываясь беспечным шалопаем, а следом изобразил серьёзное лицо. – Придурок. Тебя не учили пристёгиваться? В преисподнюю спешил? Мало того, что гнал, как сумасшедший, так ещё забыл про ремни безопасности. Тебя развернуло, машина пробила парапет и несколько раз перевернулась. Твои кости соскребали по всему салону. Если бы не Ильиченко, собирающий тебя по частям несколько часов, жарился бы ты на сковородке, или варился в котле.
- Всё так плохо? – устало проскрипел, борясь с потяжелевшими веками.
- Травма позвоночника, штифт в ноге, по паре железяк в обоих руках. Что с яйцами и хозяйством, не спрашивай. Сам проверишь, когда сможешь дойти до туалета, но процедура с катетером до сих пор вызывает у меня дрожь и судорожное сжатие очка.
- Какая процедура? – цеплялся за его голос, медленно сползая в сон.
- Кажется, катетеризация. Страшная вещь, а вот сестричка, которая что-то вставляла в твой пенис, была очень даже симпатичная.
Арсений говорил, говорил, говорил, только я его уже не слышал, мерно покачиваясь в мутной сери, сквозь которую с нежностью улыбалась Лера. Она звала меня в солнечные дали, маячащие за её спиной, шептала интимным шелестом горячие слова и обещала незабываемые ощущения, если я найду её.
Утром пожаловал отец, а за дверью послышался счастливый визг Ноны и сдерживающий голос Сеньки. Казарцев прошёлся по палате, придвинул ближе стул, величественно сел на него и сложил руки замком на плотном животе.
- Удивил, сынок, - задумчиво произнёс он. – И ведь не подкопаешься. Так спешил на собственную свадьбу, что чуть не угодил на тот свет. Только это спасло твоего дружка от зоны. Ну ничего. С Колей я договорился. Пару месяцев подождём, а там и поженитесь. Твоя невеста извелась вся. Прилетела, как только узнала о том, что ты пришёл в сознание. Дорого любо посмотреть.
- Свадьбы не будет, отец. Меня в твоей компании тоже. После больницы я возвращаюсь к Нерестову. Наши пути расходятся, а договор теряет силу.
- Охренел, щенок! – вскочил он, отталкивая стул, который звонко резанул по больной голове, упав на пол. – Я не позволю тебе нарушить мои планы. Забыл, что у меня в кулаке жалкая жизнь твоего дружка?
- Не забыл, - уставился на его пятерню, демонстративно сжимающуюся в кулак. – Но под твою дудку плясать больше не буду.
Его светлость побагровел, покрутился на месте, громко дыша, и выскочил в коридор, от души хлопнув дверью, а вместо него материализовался обеспокоенный Арсений.
- Сень, что с Юркой?
- Всё хорошо. Твои парни работают. На следующей недели назначено заседание, так что Юрика должны освободить в зале суда.
Юрку выпустили, и он воссоединился с семьёй, поспешив улететь в Германию для проведения операции дочери и последующего лечения там. Друг зашёл перед отъездом, благодарил, клялся в вечном долге, в нерушимой дружбе, а потом шёпотом произнёс:
- Я боюсь, Глеб. Боюсь остаться здесь и шарахаться от каждого звонка в дверь. Боюсь, что за мной снова придут. Боюсь лишиться семьи и жизни. Мы уезжаем. Попробуем начать всё заново в другой стране. Оленька согласна со мной. Нам нужно заботиться о дочери.
Юрка спешно продал дом, машины, остатки бизнеса, слил неприкасаемый пакет акций, отложенный на чёрный день, и навсегда покинул Россию, смачно плюнув на прежний постулат: «где родился, там и пригодился». Вот так просто какие-то ублюдки, влезшие в чужой дом, отвернули хорошего мужика от Родины, заставив бежать, согнувшись и втянув в плечи голову.
Следующие два долгих месяца мне пришлось учиться контролировать своё тело, доказывать, что я хозяин рук и ног, отказывающихся слушаться сигналов мозга. Каждодневная терапия, изматывающие занятия, бесконечные тренажёры и привычная раздражительность Ильиченко, матерящегося неинтеллигентно при осмотре. Ему казалось, что я не до конца выкладываюсь, ленюсь, медленно иду на поправку, а я чувствовал себя выжатым лимоном, вытягивая на кровати ноющие конечности.
Всё это время я пытал Арсения о местонахождении Валерии, но он ничего не знал. Антонина приняла его назад с одним единственным условием – тема Леры не всплывает между ними, и он честно отстранился от неё. Жива, здорова, счастлива – всё, чем Тоня поделилась с ним.
В день, когда меня выписали, я стоял на пороге родителей Леры и слёзно молил сказать, где она. Её отец долго сверлил мой костыль недобрым взглядом, пренебрежительно обозвал молокососом и хлопнул перед носом дверью. Я растерянно потоптался на месте, протянул руку к звонку, одёрнул её и развернулся к лифту, как меня остановил скрип.
- Она здесь, - протянул Генрих листок. – Надеюсь, ты не просрёшь последний шанс.
Я не просрал. Улетел первым же рейсом и сейчас смотрел, как какой-то кудрявый красавчик стоял перед ней на коленях, а она ерошила его волосы вместо того, чтобы отталкивать от себя. Сука! Впивался взглядом в спину, тронутую золотистым загаром, в округлые ягодицы, обтянутые лёгкой юбкой, и рвался к ней, желая вырвать из чужих рук, загородить собой, украсть и спрятать. Моя!
Смуглый упырь поднялся с коленей, навис над ней, что-то бурно доказывая, затем сник и пошёл прочь, а я направился к любимой, утопая костылём в песок.
- Здравствуй, куколка, - произнёс и завис на округлившемся животе. - А ты изменилась.
Меня окатило страхом и пониманием, что опоздал. Лера счастлива, скорее всего замужем, ждёт ребёнка. А я, придурок, всё-таки проебал своё счастье.
- Ты тоже изменился, Глеб, - прошелестела она, накрывая ладонью живот и с испугом смотря на меня.
Глава 42
Глеб нависал сверху и переводил взгляд, тускнеющий на глазах, с лица на живот. Брови выпрямились в стрелу, сошлись на переносице, заламывая глубокую складку. Столько эмоций промелькнуло за мгновение. Радость, сменяемая растерянностью, следом оглушающая безнадёжность. Тягостная тишина и свистящий выдох, словно проколотая покрышка автомобиля.
- Хорошо выглядишь. Счастлива, наверное, - обесцвеченный голос и судорожное сжатие костыля. – А я вот, в аварию попал. Не справился с управлением.
