пели на два голоса.
— Черти! — с завистью сказал Стабельский.
— Дети, — отозвалась Нона.
— Она дитя, точно. А он… Этот мальчик многого добьется в жизни.
— А чего ты добился в жизни, Стабельский? — неожиданно спросила Нона.
— Извини, но я еще не умер.
— Хорошо; чего ты добиваешься в жизни?
— Гармонии, Нона Андреевна, гармонии.
— Интересно, в чем она выражается?
— Сколько лет мы с тобой женаты? Пора бы знать.
— И все-таки в чем же?
— Хотя бы в равновесии между тяжестью преступления и справедливостью наказания.
Нона свела разговор к шутке:
— Лучше бы ты добивался равновесия между нашими потребностями и нашими, увы, возможностями.
— Извини, учту на будущее.
Память его вдруг выметнула вчерашний чистого небосклона день, яркое солнце над Югутлой и просторные голубые снега. Он опять очутился в доме охотартели, бревенчатом, пропахшем шкурами, и махорочным дымом, опять вокруг него громко разговаривали и громко смеялись неприхотливые люди и он сидел с ними за деревянным скобленым столом на равных, и была зима, солнечная, морозная, совсем как в детстве.
— Вячеслав, ты где? — усмехнулась Нона.
— Знаешь, когда я подходил к дому, такой лежал снег… Сказка.
— Ночью обещали оттепель, — сказала Нона.
Стабельскому захотелось обнять ее, Нона встала и подошла к окну, отдернула штору.
— Полюбуйся, дождь.
Стабельский уронил руку, тяжело вздохнул. А Кравец и Наташка, похоже, снова сцепились.
— Ну и парочка, черт бы их побрал, — пробормотал он. — Акселеранцы.
— Что за выражения, Вячеслав!
— Наташа! Вениамин! — перекрывая музыку, позвал Стабельский. — Идите сюда!
— Что ты задумал?
— Сейчас увидишь.
Молодые подошли к нему.
— Друзья мои! Существует обычай делать обрученным подарки. Прошу внимания. Жениху я дарю улыбку. Наташка, смотри! — Стабельский растянул рот до ушей. — Ничего подарок?
— Оригинально, — сказал Кравец.
— А за подарком невесте я должен отлучиться!
Стабельский поднялся с кресла и ушел в спальню. Выдвинул ящик письменного стола, извлек из-под груды бумаг коробку с феном. Распечатав коробку, вытащил фен и, держа его как пистолет, подкрался к двери, чтобы внезапно открыть ее и произвести необходимый эффект.
И — замер с открытым ртом.
Злым, совершенно незнакомым голосом Нона отчитывала Наташку; что-то бубнил Кравец; Наташка, как заведенная, твердила одно и то же: «Не могу больше, не могу, это подло, поймите, подло!»
Еще не догадываясь, но уже предчувствуя страшную догадку, Стабельский вбросил себя в гостиную и, ударившись с разбегу о их молчание, застыл с феном в вытянутой руке.
— Что это у тебя? — спросила наконец Нона.
— Подарок… — мучительно обретая речь, ответил Стабельский. — Это наш с тобою подарок Наташе и Кравцу. Сушилка для волос. Совершенно необходима, если… Очень удобная. Прошу.
— Спасибо, — выдавила Наташка.
— А где коробка? — спросила Нона. — Нужно положить в коробку. Как можно дарить вещи без упаковки?
— Коробка на письменном столе, — сказал Стабельский. — Ты достань какую-нибудь ленточку… перевязать.
— В самом деле, — сказала Нона, не двигаясь с места. — Где-то у меня есть шелковая тесьма.
— Вот и принеси, — сказал Стабельский.
— Пойду поищу.
— Приятная вещица, — сказал Кравец. — Большое спасибо, Вячеслав Аркадьевич. Мы с Наташей очень вам признательны.
— Я… рад, — сказал Стабельский. — А почему выключили магнитофон? Танцуйте! Что же вы?
— Я не хочу! — С глазами, полными слез, Наташка выбежала в прихожую.
— Что с ней, Вениамин? — спросил Стабельский. — Так нельзя. Верните ее.
Кравец коротко, со страхом, на него взглянул.
Наташка, всхлипывая, пыталась открыть замок.
— Наташа, что случилось? — Кравец встал от нее поодаль и косился на свое отражение в зеркале. — Я был неправ. Я прошу прощения.
— Кто же так девушек уговаривает? — сказал Стабельский, стараясь занять глаза чем-нибудь надежным, устойчивым. Все было безлико и зыбко. — Так вы не родственник Леониду Леонидовичу Кравцу?
— Нет… А кто это?
— Милейший человек, — сказал Стабельский.
— Наталья! — властно позвала Нона. — Возьми себя в руки.
Наташка покорно вернулась в гостиную, Кравец бережно поддерживал ее под руку.
Стабельский снова включил магнитофон и сел на свое место. Нона опустилась в соседнее кресло. Перевязывая ленточкой коробку с феном, спросила вполголоса:
— Ждешь покаяния?
— Ты… Ты и этот юнец. Нона! — сказал Стабельский.
— Я и этот юнец. Почему бы нет? В конце концов я должна любить кого-нибудь, кроме тебя.
— Что ты хочешь сказать?
— Ты знаешь.
— Но послушай, Нона, дети внесли бы хаос в нашу жизнь!
— А я мечтала об этом хаосе. Твоя мать была счастливой женщиной. Знал бы ты, как я ей завидовала!
— Но этот спектакль, Нона! Зачем? — Стабельский едва не застонал от унижения.
— Просто хотела поберечь тебя, твое самолюбие. Как оберегала восемнадцать лет. Ты ничегошеньки не знаешь, что было в эти годы. Ты даже не представляешь, какие потрясения я пережила в одиночку. Сколько я утаила от тебя такого, что могло бы разрушить твое представление о жизни, твои незыблемые правила и установки. Ты ничего не замечал. Или не хотел замечать?
— Я адвокат, а не следователь.
«Будь проклят домодедовский автомат, — подумал он. — Будьте прокляты все телефоны мира».
— Кстати, — сказала Нона. — В ваших премудрых кодексах есть такое понятие…
— Кодексы у нас общие.
— Я имею в виду презумпцию невиновности. Обвиняемый не считается виновным, пока его вина не доказана, так? Поскольку уликами против меня ты не располагаешь.
— А если бы Наташки не оказалось дома? — сказал Стабельский. — Кого бы ты позвала на роль невесты?
— Да не убивайся ты понапрасну! До постели у нас не дошло. К сожалению.
Стабельский стиснул пальцы в кулаки, чтобы унять дрожь, ушел на кухню и затворил дверь.
Столик, плита, полки, — все было чисто вымыто, протерто до блеска и стояло на своих местах. Лишь на подоконнике косо лежала утренняя газета с двумя следами от кофейных чашек.
Стабельский долго всматривался в нее, потом положил в раковину, пустил воду и стал отмывать пятна.
Сибирский цирюльник
1
Шестнадцать пожилых женщин, в парадных прическах, со жгучими, только что наведенными бровями, с ярко накрашенными губами, чинно расселись вокруг стола заседаний.
Возглавляла их Капитолина Акимовна Лушникова, заслуженная доярка, по этому случаю при орденах и медалях, со Звездой Героя.
Предрик Лещов слегка растерялся:
— Да вы что, товарищи?! Всей деревней заявились?!
— Только ветераны труда, — отвечала Капитолина Акимовна. — И то не все.
— Что ж я парторга не вижу? Конечно, болен?
— Да, прихворнул.
— Знаем мы эту тактику. И председателя нет? Ну-ну!
— У нас, Сергей Иваныч, свои головы на плечах. — Капитолина Акимовна откашлялась, приготовилась излагать дело.
Лещов остановил ее, вызвал секретаршу:
— Зина, поставь, пожалуйста, самовар… Два поставь! Второй возьми в отделе культуры.
Привычку поить посетителей чаем за ним знали. Сей же час на столе появились кошелки и узелки. Лещов округлил глаза, но было
