Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 102
ее члены понимают суть как господства, так и собственного угнетения, требуются культурный релятивизм и позиционная теория. По этой причине Теоретики разнообразия обычно не допускают индивидуалистических подходов к феминизму, равно как и тех, что ставят во главу угла личный выбор женщин («феминизм выбора»), – некоторые Теоретики даже называют такие подходы формой предательства[365]. В результате интерсекциональный подход противоречив и запутан. Он использовался для того, чтобы выставлять конкретные ценности и убеждения авторитетными или проблематичными, приписывать их определенным группам, а также игнорировать идеологическое и интеллектуальное внутригрупповое разнообразие. Эта Теоретическая конструкция служит достижению не равенства, а социального равенства результатов – перераспределения социальных и экономических благ с целью «уравнивания» граждан (или групп граждан).
Понимание того, что разные группы обладают разным опытом, убеждениями и ценностями, оказало сильное влияние на некоторых черных феминисток, критиковавших феминизм второй волны за непризнание различий в предубеждениях и стереотипах, с которыми сталкиваются черные и белые женщины. Особенный авторитет завоевала книга белл хукс «Разве я не женщина?» 1982 года, чье название призвано поставить ее автора в один ряд с Соджорнер Трут:
В конце 1960-х, когда началось женское движение, было очевидно, что преобладавшие в нем белые женщины считали, что это «их» движение; что это средство, с помощью которого белая женщина могла бы высказать свои претензии к обществу. Белые женщины не просто вели себя так, будто феминистская идеология существовала исключительно для того, чтобы служить их интересам, поскольку они были способны привлечь внимание общества к проблемам феминисток. Они также не желали признавать, что небелые женщины являются частью коллективной группы женщин в американском обществе[366].
Схожим образом, в «Черной феминистской мысли»[367] Патриция Хилл Коллинз описывает уникальные стереотипы, связанные с афроамериканскими женщинами. Она прослеживает несколько стереотипов, исключенных, по ее мнению, из (белого) феминизма – в частности, «мамочку»[368], асексуальную прислугу; «матриарха», властную (и потому нефемининную) главу семьи; «добропорядочную мать», пассивную машину по производству детей; и «Иезавель», сексуально агрессивную и доступную чернокожую женщину, – вплоть до тропов, использовавшихся для оправдания рабства. Однако попытки (белого) феминизма охватить эти расиализированные сексистские тропы не нашли у Коллинз поддержки. В эссе 1993 года она пишет:
Давние попытки «раскрасить» феминистскую теорию, включив в нее опыт цветных женщин, в лучшем случае представляют собой искренние усилия снизить предвзятость в женских исследованиях. Но в худшем случае колоризация содержит элементы как вуайеризма, так и академического колониализма[369].
Новая, «более изощренная» Теория на самом деле крайне незамысловата: так или иначе, проблематично все – из-за механизма власти, основанного на идентичности. Кроме того, она также недееспособна с функциональной точки зрения, что ошибочно интерпретируется как чрезвычайная сложность. Коллинз ожидает от (белых) феминисток невозможного: включить – но не апроприировать – опыт небелых женщин, предоставить им возможность быть услышанными, усилить их голоса, при этом не эксплуатируя их и не превращаясь в вуайеристов, подглядывающих за их угнетением. Подобные неосуществимые, несовместимые, противоречивые послания – устойчивая характеристика прикладной постмодернистской Теории, непрерывно разъедающая гендерные исследования и другие виды исследований социальной справедливости. И это только вопрос расы. Схожие проблемы возникают при применении на практике квир-Теории, в результате чего попытки включить больше голосов лесбиянок, геев, бисексуалов и трансгендеров в гендерные исследования часто оканчиваются неудачей.
Бесклассовая Теория
Одной из жертв этой «более изощренной» интерсекциональной модели, сосредоточенной в основном на власти дискурсов, стал экономический класс – наиболее значимая в материальном смысле переменная, актуальная для многих проблем, с которыми сталкиваются женщины (а также многие расовые и сексуальные меньшинства). Неприкрытое пренебрежение классом вызывает серьезную озабоченность у симпатизирующих левым либеральных феминисток, социалистических феминисток и социалистов в целом[370].
По иронии судьбы, осью, заменившей класс в социальной теории, стала привилегия. Как мы уже отмечали, понятие привилегии наиболее тесно связано с Теоретиком Пегги Макинтош[371], обеспеченной белой женщиной, автором эссе 1989 года «Привилегия белых: распаковка невидимого рюкзака»[372]. Под влиянием критической расовой Теории Макинтош делает упор на привилегию белых, однако вскоре концепция социальной привилегии, не связанная с экономическим классом, распространилась и на другие категории идентичности: мужчин, натуралов, цисгендеров, людей без лишнего веса, трудоспособных и так далее. Она описывает относительное статистическое отсутствие дискриминации и бесправия в отношении таких групп по сравнению с тем, что испытывают различные маргинализированные категории идентичности. С тех пор сознание привилегий почти полностью заменило классовое сознание в качестве основной заботы левых членов академии, активистов и политиков, причем статус привилегированности индивида оценивается интерсекционально, при помощи соответствующих прикладных постмодернистских Теорий. Такая попытка перевернуть все с ног на голову, в стратегических целях переосмыслив отсутствие дискриминации и бесправия как несправедливость и проблему, стала катастрофой для политики левого толка во всем развитом мире.
Этот сдвиг от класса к гендерной идентичности, расе и сексуальности беспокоит традиционных приверженцев левых экономических взглядов, опасающихся, что академическая буржуазия отнимает у рабочего класса левые убеждения. Что еще тревожнее – теперь голоса рабочего класса могут попасть в руки правых популистов[373]. Если рабочий класс, традиционно поддерживающий левых, посчитает, что левые политики бросили их на произвол судьбы, то последние рискуют потерять множество избирателей, необходимых для достижения политической власти. Дальнейший отказ левых от универсализма, скорее всего, приведет к росту недовольства. Историк из Нью-Йоркского университета Линда Гордон[374] подытожила недовольство рабочего класса интерсекциональностью:
Определенная критика опрометчива, но тем не менее понятна. Малообеспеченный белый мужчина ассоциирует интерсекциональность с тем, что ему говорят про наличие у него привилегий: «Когда эта феминистка сказала мне, что у меня есть „белые привилегии“, я ответил ей, что моя белая кожа ни в чем не виновата». Он объясняет: «Вы когда-нибудь торчали лютой зимой в Северном Иллинойсе без тепла и воды? Мне приходилось. Когда вам было 12 лет, заваривали лапшу быстрого приготовления в кофеварке, набрав воду в общественном туалете? А я заваривал»[375].
По мере того как интерсекциональность разрасталась и выходила на лидирующие позиции как в мейнстримном политическом активизме, так и в исследованиях, все чаще приходилось слышать, что проблема заключается в «гетеросексуальных, белых, цисгендерных мужчинах». Например, Сюзанна Данута Уолтерс, главный редактор престижного феминистского журнала «Signs: Journal of Women in Culture and Society», в 2018 году написала статью для «The Washington Post», в которой с ошеломляющей откровенностью вопросила: «Почему бы нам не ненавидеть мужчин?»[376] Вряд ли такой вопрос вызовет у гетеросексуальных белых мужчин симпатию к интерсекционалистам – особенно у тех, что сами сталкивались с бедностью, бездомностью или другими серьезными трудностями.
О маскулинности и мужчинах
Возникновение в рамках гендерных (критических) «исследований» «мужчин и маскулинности» вряд ли способно
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 102
