людей подальше или отправляйся в город, где тебя никто не знает, но только сбрось с себя все долги. Любые. Ни к кому не прибиться — вот она, настоящая борьба, Гарет!»
Я слышал голос Эб этим сияющим утром, а старина Джим накидывал ей на шею веревку. Может, я все преувеличиваю, потому что люблю рассказывать истории. У меня пересохло во рту, я искал взгляда Эб, а она смотрела за горизонт. Мне очень надо было выпить виски. Дыхание у меня перехватило, руки сжимали винчестер.
Может, Эб думала о дочке, когда шериф со всей силы шлепнул по крупу гнедой лошади, чтобы та взяла галоп, освободившись от тяжести всадника. Но до того, как тело повисло на веревке, до того, как Эбигейл Стенсон забилась в судорогах, я приложил к плечу винчестер и выстрелил ей прямо в сердце.
Вокруг меня злобно заорали. Я украл у них справедливое возмездие. Во всяком случае, то, что они считали справедливым. Какой-то дядька схватил меня за шиворот. Тут голос шерифа перекрыл крики толпы:
— Это сын пастора. Отпустите его.
И все они поверили, что поняли. Никогда еще эти люди не были так далеки от истины. Рука на моем вороте разжалась и ласково похлопала меня по плечу.
— Понимаю, парнишка, тебе хотелось прикончить ее самому.
А я не сводил глаз с сапог Эбигейл Стенсон, ноги ее болтались в воздухе, носки смотрели в землю.
И внезапно увидел то, чего не замечал до этого: золотые шпоры исчезли.
Я понял, что еще мне нужно сделать.
Нас ждать некому
Эта погань Джефферсон даже не посчитал нужным замести следы. Я без труда узнал, в какую сторону он направился. Фермеры сказали, что видели его на лесной дороге, он ехал один, вооруженный до зубов, на черном мерине и вел с собой на поводу вьючную лошадь, она едва плелась, так что и он двигался медленно.
Я простился с братьями, с сестрой, крепко обнял тетю Бетти, очень хорошо понимая, скольким я ей обязан.
— Ты скоро вернешься? — спросила Эстер, и я не мог сказать ей правду.
— Нет, не очень, — в конце концов произнес я, и это было ближе всего к правде.
Я мог умереть, мог остаться в живых, но в любом случае моя жизнь пройдет не здесь — это я знал точно. Я пустился в путь с запасом еды в седельной сумке, в шляпе Стенсон на голове и ее винчестером — моим винчестером — за спиной. Я уже не был долговязым недорослем, взрослением я был обязан ей.
Час за часом я ехал лесом в западном направлении, ехал шагом, чтобы не поранить ноги моей лошади, и вдруг услышал голоса и характерное сиплое дыхание усталых лошадей, когда они бредут, низко опустив голову. Я мигом спешился и спрятался вместе с лошадью в густом кустарнике. Она словно бы поняла близкую опасность, замерла, напрягла шею, не ржала и только слегка прядала ушами. Я уже долго ехал по лесу, так что ноги у меня затекли, поясницу ломило, словом, при мне были все прелести верховой езды. Я пригнулся и ждал, настороженно и напряженно.
Во время суда над Стенсон, во время казни люди меня сильно разочаровали, а вот дружба… На середине неблизкой дороги еле живые от усталости Уилл и Шон подгоняли лошадей каблуками в бока. В беспросветной тьме моего горя вспыхнула бешеная радость. Я знал: они здесь, потому что едут ко мне. Я выскочил из зарослей, и от наших воплей загудел весь лес.
О том, чтобы сразу тронуться в путь, не могло быть и речи: ребята совсем обессилели за долгую дорогу. Мы устроили привал, подкрепились моими припасами, и я рассказал обо всем, что было в те дни, пока мы не виделись: о суде, казни, об исчезновении золотых шпор. Я не рассказал, что ходил к Эб в тюрьму, не хотел разреветься.
— И какой у тебя план? — спросил Уилл.
— Особо никакого. Просто хочу повидаться с Джефферсоном. Забрать шпоры Стенсон.
Уилл мне улыбнулся.
— В общем, в любом случае мы с тобой.
Он и Шон обменялись улыбками — странными какими-то, — я ничего не понял.
— А потом… Кто его знает, может, мы и не вернемся в город.
— Как это?
— Нас ждать некому.
— Меня тоже.
— Тебя ждет Дженни, сам знаешь.
Я ничего не ответил. Я подкармливал огонь ветками, пучками сухой травы, и они, вспыхивая, трещали. Я вспоминал Дженни — ложбинку у нее на спине, бедра, упрямое выражение лица, вкус слюны. Я прогнал видение и стал кормить гнев.
— Сначала Джефферсон! А там… Видно будет.
Оба моих друга кивнули. С лица Уилла не сходило непривычное выражение, он как будто носил в себе какую-то тяжесть и молчал о ней. Он не смотрел вокруг, он смотрел вниз, в землю, как печальная собака. И от этого казалось, будто он вот-вот расплачется.
Я подумал, что пришли новые известия от его матери, но оказалось, что дело совсем в другом.
— Во время перестрелки я убил человека.
— Какого?
— Одного из помощников шерифа. Увидел Каролину мертвой и обезумел.
— Уилл, мы же все с тобой обговорили дорогой, — сказал Шон хмуро. — Никто понятия не имеет, что убил его ты. Шериф предпочел положить конец войне, оставить все как есть, как только арестует Стенсон. И уж кто-кто, а Карсон тебя не выдаст.
— Я знаю. Я хотел сказать Гарету. Он должен знать, что рискует. Шериф может передумать, до него могут дойти слухи.
— Не так-то это просто, да? — шепотом спросил я, пристально поглядев Уиллу в глаза.
— Ты о чем?
— Об убийстве.
Уилл, сдвинув брови, так же пристально вгляделся в меня.
— Я тоже. Я тоже убил человека, и я даже был с ним знаком. Совсем немного, — прибавил я. — Друга Джефферсона. Его звали Сол. И он был совсем неплохой парень. Но получилось так, что или он, или я. Во всяком случае, мне так показалось.
Уилл мне улыбнулся.
— Ого! Ты прав. Совсем непросто.
И мы оба знали, что больше никогда не будем об этом говорить.
Шон откупорил бутылку виски и налил нам всем по стаканчику, мы чокнулись и помянули Стенсон, потом еще раз, помянув отца Шона, — теперь я себя корил, что думал про него столько гадостей.
— А твой отец? — внезапно спросил Уилл.
— Что мой отец?
— Это же твоего отца убила Стенсон? Пастора?
— Да, моего.
Друзья уставились на меня, они ждали объяснений. Пляшущий свет костра делал наши тени огромными. Ночь казалась мне такой уютной после мучительных
