живописи красочной кумачовой рубашкой и голенищами кожаных сапожков «бутылками».
Веселый и улыбчивый, остроумный и наблюдательный Александр Михайлович Герасимов приносил в Столешники много простоты, обаяния и очарования.
Гиляровский привел Герасимова в Столешники к обеду прямо с очередной предрождественской ученической выставки. На ней он поразил Гиляровского великолепно переданной красотой козловских мест, убедительностью и силой яркого мазка, приобретенного от любимого учителя — Константина Коровина.
В то время когда началось сближение Герасимова с Гиляровским, вскоре перешедшее в большую дружбу, молодой художник был уже постоянным участником ученических выставок, воспитанником не только К. А. Коровина, но и В. А. Серова.
С момента своего первого посещения и до самых последних лет жизни Герасимов сохранил к Столешникам любовь. Неизменные крепкие дружеские чувства связывали его с Гиляровским, который гордился его успехами и не раз повторял при встречах:
— Ты, Саша, — так до конца своих дней называл Гиляровский Герасимова, — пейзажист, и никогда не забывай этого. Валентин Александрович (Серов) многое тебе приоткрыл в мастерстве портрета, но помни, что ты настоящий пейзажист.
Русский пейзаж — это огромнейшая сила в мировом пейзажном мастерстве, и забывать об этом не имеет права ни один даровитый русский живописец. Ты, Саша, большим даром пейзажиста обладаешь, и ты сохраняй в себе это качество, гордись этим.
И художник, даже в сумятице своих многочисленных дел и обязанностей по Союзу художников, а затем по Академии художеств, старался найти время, чтобы побывать в родных местах, пописать пейзажи.
Герасимов постоянно приносил в Столешники свои работы — и когда был учеником Училища живописи, и когда во время первой мировой войны был начальником санитарного поезда и мог работать как художник лишь в редкие свободные минуты.
Крепко запечатлелись в памяти летние месяцы, прожитые художником на даче у дяди Гиляя в Малеевке и около станции Тучково, где он много и увлеченно работал над пейзажем. По вечерам, после чая, Герасимов весело и оживленно сражался с хозяином в «карточные короли», заразительно шутил, перекидывался остроумными замечаниями. Вместе с В. А. Гиляровским, О. Л. Леонидовым, Н. И. Морозовым он совершал прогулки по поэтическим окрестностям Малеевки в летние погожие дни.
Шутки, экспромты, остроты лились рекой. Бессознательно происходили какие-то импровизированные состязания в меткости, остроумии, знании родного языка. Первое место в этих непринужденных состязаниях часто оставалось за Герасимовым, который поражал окружающих неистощимой жизнерадостностью.
С неугасавшим жаром тянулся Герасимов к Столешникам.
— Пришел к вам за душевной ванной, — нередко говорил Герасимов, входя в столовую или усаживаясь на стул в кабинете хозяина.
А что было наиболее привлекательно в облике Олега Леонидовича Шиманского — «Олегушки», как его сразу прозвали в Столешниках, Леонидова, как он стал подписывать свои статьи? Он пришел сюда еще гимназистом последнего класса, чтобы прочесть сочиненные им стихи, которые захватили всех необычайной сердечностью, теплотой и чеканкой отдельных строчек.
В Леонидове поражала какая-то внутренняя обаятельность, мягкость, привлекательность. Общение с ним отличалось простотой и легкостью. Столешники стали для Леонидова родным домом, и он там был всегда свой, близкий.
В начальный период газетной деятельности Леонидова большое участие принимал в ней Гиляровский, всегда горячо ратовавший за четкость и предельную точность печатного слова, за оперативность материалов. Работу Леонидова как журналиста всегда отличала качественность материалов, большая осведомленность, хорошее знание и понимание того, о чем надо говорить с читателем.
Олег Леонидович с большой любовью и благодарностью относился к Владимиру Алексеевичу, чутко прислушивался к его советам.
Олег Леонидович и дочь Гиляровского Надежда Владимировна были почти одногодками. Оба любили в часы досуга отдаться стихии лирических вдохновений. С удивительной легкостью создавал Олег Леонидович поэтические строчки своих стихотворений. Только незначительная часть их увидела свет в небольших стихотворных сборниках, а также на полосах еженедельных журналов типа «Вестник Европы». Редактор литературного отдела «Вестника Европы» Д. Н. Овсянико-Куликовский очень поощрял молодого поэта и охотно печатал его произведения. Однако главное внимание молодого литератора было уделено газетной работе.
Чего бы ни касалось перо Леонидова, оно всегда отличалось поэтической взволнованностью и трепетностью. Описывал ли он утро в Малеевке, где прожил не одно лето, или переводил давно забытого французского поэта прошлого века, в его работе чувствовалась лирическая сущность, легко и свободно выливались строчки, насыщенные подлинным вдохновением, со звонкими и полновесными образными строфами.
Было интересно наблюдать, с какой легкостью и непринужденностью создавал этот даровитый молодой журналист свои статьи для газет, его удивительное умение останавливать внимание читателя на наиболее злободневных событиях и явлениях. Владимир Алексеевич внимательно следил за работой «Олегушки». Вернувшись в Столешники с какого-нибудь заседания, усаживался в уголке столовой и начинал быстро писать в блокноте своим четким, размашистым почерком.
— Только так и надо работать, только так и пишет настоящий журналист, — не раз приходилось слышать от Гиляровского.
Много незабываемых, не тускнеющих от времени подробностей осталось в памяти о том, как Леонидов бывал в Столешниках, как вместе с Морозовым и Гиляровским жил летом на даче. Там они играли в теннис, крокет, купались в Москве-реке, ходили по грибы и на этюды с А. М. Герасимовым, страстно любившим подмосковные места. Они любили посидеть на ступеньках террасы, часами разговаривали, забавлялись с очередной Жучкой, Полканом или Шариком — дворовыми псами, каждое лето появлявшимися здесь.
Довольно часто на бегу заглядывал Леонидов в Столешники и после смерти Владимира Алексеевича. Сидя около его опустевшего рабочего стола, он вспоминал дни своей литературной молодости, вспоминал, как они читали вместе Гоголя, Пушкина, Алексея Толстого, как писались первые газетные статьи и заметки.
— Удивительнейший человек был дядя Гиляй!.. Много он мне, да и многим другим, дал от щедрот своего сердца, много в нем было теплоты! — не раз приходилось слышать от Леонидова.
— Умнющий рязанец, на три аршина под собой сквозь землю видит, — говорила о Николае Ивановиче Морозове Екатерина Яковлевна Суркова. Этот
