я так понимаю, тоже мало что осталось. И тут дядечка вдруг вскинулся!
— Этого всё ещё недостаточно, чтобы обеспечить товаром всю сумму, но я, кажется, нашёл выход! Приложите руку сюда пожалуйста, — посреди прилавка матово чернела небольшая пластина.
Вовка посмотрел на меня. Моя чуйка наблюдала за происходящим спокойно, так что я слегка кивнула, мол — безопасно.
Хозяин тем временем выставил на прилавок пакет и пояснил:
— Я найду вас через общую идентификационную базу и переведу день…
Второй раз за день немолодой уже еврей забыл, что он хотел сказать.
Он неверяще смотрел на Вову:
— Кажется, у меня сломался датчик…
Барон Белый Ворон усмехнулся:
— Думаю, с вашим датчиком всё в порядке. И я настоятельно прошу вас: оставьте сдачу себе.
Лавочник медленно повернул монету аверсом к себе и уставился на наши с Вовкой портреты.
И как по заказу из-за кустов с воплями «Вон они! Подождите!» — появился давешний гид в сопровождении возбуждённой толпы.
— Передайте им, что первый лагерь был внизу, — попросила я продавца.
— Однако, нагулялись мы сегодня, — резюмировал Вова, открыл обратный портал, подхватил под мышки меня с пакетом и бодро шагнул в портал, который немедленно закрылся.
ГОСТИНЦЫ
Распаковку пакета назначили на вечер, собрали всё семейство — детей, дедов, внуков. Куча предметов на столе росла, несмотря на то, что у каждого в руках что-нибудь да было. Книги, значки, календари с движущимися и простыми рисунками. Книги для детей (натурально, практически комиксы про первые годы). Ростовые фигурки!
— Ой, смотрите! Гномьи кланы!
— О, настолка про пиратов и викингов!
— Фотоальбом, кстати, очень приличный…
— Хочу такой календарь! Можно, я возьму?
На «можно мне?» я отвечала:
— Ой, да ради бога! Каждый может взять два предмета, любых. Остальное — в хранилище. Может, ещё кому чего подарим. И для музея надо отобрать.
И тут из пакета извлеклось нечто.
— А это что? — озадаченно спросила Галя, вертя в руках мягкую игрушку.
Натурально, это была просто сшитая из ткани игрушка, типа мягкого мячика. У неё были вышитые глазки, вышитая причёска и прочее. И нашитая по экватору юбочка.
— Кукла? — Кирилл рассматривал Галину находку с некоторым скепсисом. — Типа… м-м-м… подушечки?
— Почему здесь? — резонно спросила Галюня.
Вова тем временем извлёк уже целую вереницу таких вот смешарикообразных кукол. Последний был сиреневым, с крошечными крылышками и вышивкой в виде чешуи.
— А это, Галя, — ты, — объявил он.
Что?
Нет — что???
Я окинула выставленный мягкий строй. Да точно! Вон он Вова — мягкий шарик с мягким же топориком. Вон Петя в имперской короне. Вася с жёлто-оранжевой (типа огненной) бабочкой… А это, в юбке — вестимо, я! Я схватила свой персональный шарик в руки. Точно — я! Вот и знак целительский!
— Ну охренеть теперь… — выразил общее мнение дед. Он тоже там был, с мягкой рыбкой в руках.
Я в полнейшей растерянности дошла до балкона. Мягкая смешариковая баронесса таращилась на меня вышитыми глазами. Вернулась к столу. Вова выжидающе смотрел на меня, и по его глазам вообще невозможно было понять, что он думает.
— Ну что за шняга вообще? — спросила я возмущённо. — Может, запретить их законодательно?
И тут Галя не выдержала и начала ржать. И Гуля тоже. И Вася. И все начали ржать, аж до утирания слёз этими мягкими пухликами.
— Да ладно, мам, — примиряюще обняла меня Поля, смотри зато, какие они тискательные! Пусть дети играют…
23.07.2022 г
25. ЗАКАТ
ОСЕНЬ МАСТОДОНТОВ
Кто знал, что мы так изменимся? Не в смысле — лично мы. Люди. Люди Новой Земли стали определённо новым физиологическим… подвидом, наверное? Хотя генетики до сих пор спорят о том, как всё это правильно обозвать.
Одно то, что ограничение в восемь рождённых детей для женщин (именно здесь, на Новой Земле) тоже можно считать доказанным физиологическим фактом. Всё-таки десять веков наблюдений — это вам не шуточки.
И мои предположения первых десятилетий оказались верными: период зрелости человеческой всё отодвигался и отодвигался, смещая возможность деторождения за черту стопятидесятилетнего порога… Ну, а что мы хотели? При такой продолжительности жизни всё должно быть пропорционально, верно?
От чего мы, хвала богам, были избавлены, так это от длительной дряхлости. Воистину, бодрая старость — великий плюс. Жить долго — угаснуть быстро, не отягощая потомков старческой немощью. Мечта.
А вот о чём мы подсознательно боялись думать — так это о том, что будет, когда придёт старость первых.
Да, у рождённых здесь детей уже появилась возможность… подготовиться, что ли? Вот, у нашей Надежды первые дети родились чуть не в сотню лет. А у них — уже под двести. Мда.
Наверное, пройдёт ещё лет триста, и конец первого тысячелетия назовут как-нибудь романтично. «Сумерки первых», например. Но для многих… Нет, не буду говорить за многих. Для меня лично это было столетие тяжелейших утрат.
Первым ушёл Долегон. В буквальном смысле — ушёл в лес. Оставил записку, что чувствует, мол, пришло его время. Никто не смог найти его тело, хотя рейнджеры долго шли по едва уловимому следу. А потом след кончился, словно истаял… Для нас Долегон навсегда слился с беловоронским лесом, едва ли не стал его духом…
Ушёл Степан, тихо, во сне. На его похороны собралась огромная толпа из из детей — родных, приёмных, их детей и внуков… Валентина не плакала, и меня это пугало. Только стояла у гроба и тихо улыбалась. А когда закрыли крышку, она повернулась к нам и сказала:
— Ну, вот, мои дорогие, и мне пора. Я просила Сингкэн, она не откажет, — села на крышку, и закрыла глаза. И… всё.
Ушёл Серегер, и говорят, его кто-то видел в море вместе с Оссэ…
Ушли кузнец Никита, Илья-геолог и художница Лэри.
Близкие уходили один за другим. Мои записи начали походить на ленинградский дневник Тани Савичевой, и я боялась того дня, когда смогу написать, что умерли все, кто зашёл с нами в первое лето. Просила, чтоб хотя бы дети ушли позже нас.
Да, наши века были долгими, но у меня росло в груди такое чувство, словно я стремительно сиротею.
Должно быть, я была не одна, кого мучали подобные мысли. И кое-кто тоже решил, что смотреть на «осень патриархов» ему невмоготу. Вот Андле. Нет, у неё всегда была манера исчезать и появляться, когда ей покажется нужным, но в этот раз вместе с ней исчез из замка её верный Брэдли Купер. И мы поняли, что Андле ушла насовсем.
В ночь середины лета девятьсот двадцать первого года, у костра, Кадарчан вдруг сказал:
— Хватит, однако. Мы с Олеськой уходим. Сколько можно молодым глаза мозолить? Всё знают, всё умеют, дальше пусть сами.
Олеся Васильевна извиняющеся пожала плечами:
— Вряд ли нас можно обвинить в том, что мы недостаточно исполнили свой гражданский долг.
— И куда? — спросил Вова.
Кадарчан был суров и загадочен, как тунгусский божок:
— Кочевать пойдём. Тайга.
— Я, кажется, созрела попробовать, — улыбнулась Олеся.
— Мы тоже уходим, — Андринг взял за руку Лику. — Мы думаем, что они должны научиться жить, не ожидая наших подсказок.
«Они» — это наши, как бы странно это ни звучало, потомки. Мда.
И, как в той древней книге про «Драконов моря», откуда у нас есть свой локальный мем «и все на драккаре согласились, что это было неплохо сказано», сидящие вокруг костра начали высказываться в том духе, что, и правда, пора разойтись, раствориться в этом мире, перестать довлеть авторитетом, и тому подобное.
Мы с Вовкой обменялись долгими взглядами. Он чуть шевельнул бровями. Вопросительно.
Я положила свою ладонь поверх его:
— Я как ты. Ты же знаешь.
— Давайте хоть раз в год встречаться, что ли? — перекрыл общий сумбур Глирдан.
— День встречи выпускников? — оживилась Олеся.
— А что, нормально! — наш Дед, заметно поседевший в последний год, потёр руки. — Посидим, новостями обменяемся!
А глаза-то! Опять, поди, рассчитывает у Оссэ что-нибудь выспорить…
Уйти оказалось куда проще, чем я это себе представляла. От управления баронством мы и так сто лет уж как самоустранились. А вот тишины, на удивление, хотелось. Наверное, это нормально, на закате жизни стремиться к тишине и созерцанию?
Вовка
