путь: четверо суток на долбленых лодках — батах — против быстрого течения.
Понятно, почему, завидя над хребтами самолет, удэгейцы бегут встречать его. А февраль здесь месяц особенный — месяц встречи студентов.
Не успели Андрей Суенка и Саша Сулендзига выйти из самолета, как их обступили, засыпали вопросами:
— А Петя Галунка скоро приедет?
— А наша Аля? Или в медицинском еще не кончилась сессия?
— Не слыхали, наш Фулянка сдал философию?
Мы шли в поселок, и веселые разговоры не прекращались ни на минуту.
— Тебе, однако, надо туда! — неожиданно сказал мне пожилой удэгеец. Он был в меховом жилете, без шапки. — Вон там, видишь, дом товарища Мунова.
— А кто такой Мунов?
— Не знаешь? — Он недоуменно покрутил головой. — Как же так, в Сиин летишь, а товарища Мунова не знаешь?
— Поверьте, не знаю.
— Твое дело, конечно, — сказал он. — Все равно к нему иди. Его дом всегда открытый. А захочешь, ко мне вечером приходи. Тоже гостем будешь. Наш брат удэге гостю всегда радый.
— А как зовут вас?
— Пеонка Зинзай. — И добавил: — Мунова спроси, он про меня расскажет тебе...
«Вот какая картина...»
Все, конечно, знают о белых ночах в Ленинграде, но мало кому известны голубые ночи в уссурийской тайге в феврале, когда сопки и пади озарены каким-то сказочным сиянием. Только выйдет из-за горного хребта большая луна — и над притихшим лесом, до самого дальнего горизонта, начинают гореть, переливаться искрами пушистые снега. Мороз в сорок градусов, и в чутком воздухе слышно, как за окном потрескивают от стужи сосны.
Мы сидим с Иваном Константиновичем Муновым в жарко натопленной комнате, и я стараюсь запомнить все, что он мне рассказывает. Но запомнить все невозможно. Это чувствует и Мунов. Тогда он советует:
— Ты, пожалуйста, запиши, а то не будет картины.
Он надевает очки, долго что-то ищет в крохотной записной книжке. Найдя нужную страничку, говорит:
— Спросишь, конечно, откуда к нашим удэге достаток пришел? — И тут же отвечает: — Артель «Охотник». Общий труд.
В старое время удэге был, я тебе скажу, раб у тайги, а теперь он первый хозяин. Теперь мы тайге каждый год план показываем: что должна зимой давать, что летом. На все план есть. Круглый год артель статьи дохода имеет. Слушай хорошо, а то не будет картины.
Сначала пиши, что в артели «Охотник» всего девяносто человек. Скажешь, мало, да? Правильно скажешь. А где больше взять? Негде больше взять. На всем белом свете считаем удэге около тысячи человек. Из них, считаем, половина живет на реке Хор, в Гвасюгах. Немножко — на Самарге. А наших, бикинских удэге, считаем четыреста человек. Так ты, пожалуйста, откинь женщин, детишек, стариков, студентов. Больше триста человек. Особенно у нас детишек много стало. Остается, я тебе говорил, девяносто человек. Да? И вот какую они дают картину.
Первым делом — охота. Это декабрь, январь, февраль, немножко март. Сдали пушнину государству на десять тысяч пятьсот рублей. Это тебе, главным образом, соболь. За ним идет выдра. Потом — бурундучок, колонок, белка, потом медведь-белогрудка. Его бьем больше на мясо. Другая зимой большая статья дохода — клепка. Бочкотара. Понял? Кедр зимой колкий, как рафинад, любой диаметр ствола легко колем. Заготовили двести двадцать тысяч штук клепки. Прибыль — десять тысяч семьсот рублей. Потом идет ягода — голубика. Отправили осенью во Владивосток двадцать две тонны. Доход — больше семи тысяч. Потом кедровые орешки. Тоже большой спрос имеют. Кушал в Ленинграде орешки? Это с наших уссурийских кедров орешки. Отправили в город шесть тонн. Получили четыре тысячи.
Дальше с тобой пойдем. Бархат тоже большая статья дохода. Заготовили сорок тонн коры — амурского бархата. Опять тебе восемь тысяч. Ты, пожалуйста, запиши, а то не будет картины. Еще дальше пойдем. Панты. Знаешь, что такое панты? Молодые рога изюбря. Понял, да? Сдали пятьдесят пар. Были такие рога, что по сотне рублей пара платили. Потом — женьшень. Знаешь женьшень? Корень жизни! Дал прибыль всего пятьсот рублей. Его искать долго надо, а людей у нас мало. Потом рыбы сдали восемь тонн. Почти две тысячи рублей. Потом мясо: кабан, медведь, сохатый. Около восьми тонн. Тоже сумма была. Еще гаолян. — Тут глаза Мунова суживаются от хитроватой улыбки. — Жалко, стихи не пишешь, гаолян хорошо бы в стихи пошел. Слушай, как было дело. Посеяли горсточку семян. Через пять лет большая статья дохода выросла. Теперь у нас на целый гектар гаолян растет. Веники вяжем. Тоже большой спрос. Прежние годы в край веники из центра завозили. А теперь удэге веники в продажу пускает. Старухам работа есть. Сидят себе, курят, веники из гаоляна вяжут. Платим старухам двадцать копеек за веник. В день можно пятнадцать штук связать. Три рубля. Ну, скажи, пожалуйста, разве гаолян в стихи не пошел бы? — Он закуривает, делает глубокую затяжку, щурит от дыма глаза. — Устал, наверно? Ладно, будем итог подбивать. — Он хватает со стены детские счетики. — Смотри, за прошлый год артель «Охотник» имела прибыль семьдесят две тысячи рублей. Думаешь, тайгу далеко берем? Совсем близко берем, под самым боком берем. А почему под боком берем? Мало нас, удэге, вот почему!
Кто-то стучится в дверь.
— Заходи, пожалуйста! — приглашает Мунов.
Входит Сусан Геонка, вместе с которым я летел.
— Вот еще статья дохода пришел, — весело смеется Мунов. — Начальник пасеки. Раньше удэге никогда пчелой не занимался, а теперь артель «Охотник» и пчелу завела. Верно я говорю, Сусан Чафузович?
Геонка, несколько сконфуженный, нерешительно отвечает:
— Однако, верно!
— Так ты угости его, пожалуйста, бархатным медом, — говорит Мунов. — Он в городе живет, а там, сам знаешь, бархатный мед не бывает...
Давно известно, что мед с цветов амурского бархата считается самым дорогим и целебным.
Таков Мунов — человек умный, энергичный, самозабвенно влюбленный в родную тайгу. Сам он нанаец, но местные нанайцы и в прошлом мало отличались от удэге. Кочевали по Бикину и его многочисленным протокам. Селились в небольших стойбищах, жили в общих юртах из древесного корья. Эти ветхие
