бесконечной череде восторгов и медвяной истомы.
Порой мы добирались до осколка реальности, обманчивого островка, едва засахарившейся глыбы. Но длилось это лишь краткий миг. Ей удавалось всякий раз потерять равновесие и вновь увлечь меня падением в сладкую зыбь.
Осознав, что на поверхности выхода не найти, при очередном падении я позволил себе опуститься на дно. Трудно сказать, сколько продолжался приторный отвесный спуск.
Наконец, я достиг нетронутой земли. Мед осел там в виде твердых и неравномерных кварцевых образований. Я пустился в путь, пробираясь среди опасных сталактитов. Выбравшись на свежий воздух, я бросился наутек, словно беглец. Остановился на берегу реки, вдохнул полной грудью и смыл с тела последние остатки меда.
Тогда я понял, что потерял подругу.
КЛАУЗУЛЫ
I
Женщина всегда принимает форму мечты, в которую она облечена.
II
Всякий раз, когда мужчина и женщина пытаются воссоздать Архетип, возникает нечто чудовищное: семейная пара.
III
Я Адам, грезящий о рае, но каждый раз, просыпаясь, я обнаруживаю, что все мои ребра на месте.
IV
Последние известия. В схватке с ангелом я почти выиграл, но мне не хватило духа.
V
Красота? Это вопрос формы.
ПРИТЯЖЕНИЕ
Бездны притягательны. Я живу у кромки твоей души. Склонившись к тебе, я вникаю в твои мысли, исследую истоки твоих действий. Смутные желания копошатся на дне, едва различимые, точно змеи в своем гнезде.
Что питает мое ненасытное созерцание? Я вижу бездну, ты возлежишь в глубине себя самой. Никаких откровений. Ничего похожего на резкое пробуждение сознания. Ничего, кроме ока, которое неумолимо возвращает мне мой открытый взгляд.
Отвратительный Нарцисс, я любуюсь душой на дне пропасти. Порой головокружение заставляет отвести от тебя глаза. Но мой пристальный взгляд неизменно вновь обращается к бездне. Прочие — счастливцы — на миг заглядывают в твою душу и уходят.
А я так и сижу у кромки, в раздумьях. Поодаль многие низвергаются с обрыва. Останки павших едва виднеются в глуби, полуистаявшие в блаженном покое. Привлеченный бездной, я живу в тоскливой уверенности, что никогда не сорвусь.
Из книги
«ПРОСОДИЯ»
(1950–1960)
[комм.]
ТЕЛЕМАХИЯ
Повсюду, где бы ни происходил поединок, я буду на стороне павшего. Неважно, герой он или негодяй.
Я рабски предан образу рабов, что высечены на древнейшем из надгробий. Я воин, раздавленный колесницей Ашшурбанипала, и обугленная кость в печи Дахау.
Гектор и Менелай, Франция и Германия и двое забулдыг, расквасивших друг другу носы в таверне, равно удручают меня своими сварами. Повсюду, куда бы ни обратил я взор, картину мирозданья застилает мне огромное покрывало Вероники с ликом Того, Кто претерпел столько надругательств.
Зритель поневоле, я вижу, как соперники сходятся в единоборстве, и хочу быть на ничьей стороне. Ведь во мне тоже живут двое: тот, кто бьет, и тот, кто получает пощечины.
Человек против человека. Кто-то хочет сделать ставку?
Дамы и господа! Спасения нет. В партии, разыгрываемой внутри нас, мы близки к поражению. Белыми фигурами теперь играет дьявол.
INFERNO, V
[комм.]Раз, в тяжелый час полночный, я очнулся от дремоты между бездной и кошмаром. Изголовье оказалось на крутом и зыбком склоне; почва зыбилась, плыла и рассыпалась камнепадом, комья разлетались веером и теряли очертанья в воздымавшихся зловонных испареньях, содрогаемые граем мрачных стай, окрест кружащих. А на самом кроме зловещего уступа, едва не сваливаясь в пропасть, стоял нелепой тенью некто в лавровом венке; он поманил меня и руку протянул, зовя с собою к спуску.
Дрожа от ужасающих видений, я отказался вежливо, резонно полагая, что все сошествия вглубь самого себя всегда кончаются поверхностным плетением пустых словес.
Я предпочел скорее зажечь свет и погрузиться вновь в зыбучие глубины терцин, где некий голос все вещает со стенаньем о том, что нет муки большей, чем воспоминанья о счастливых временах в час паденья на дно ничтожества.
ОДНО ИЗ ДВУХ
Мне тоже довелось сражаться с ангелом[комм.]. К несчастью для меня, он оказался типом дюжим, матерым и на редкость мерзким, что обнаружилось, когда он скинул свой халат боксера.
Перед этим мы увиделись в клозете, где обоих выворачивало наизнанку после затянувшегося пира, что, превратившись в пьянку, вызвал тяжкую изжогу. А дома меня ждала семья, ставшая далеким прошлым.
Исполненный решимости, тип без промедленья вцепился в мое горло и стал меня душить. И схватка, где мне оставалось лишь обороняться, заставила меня прибегнуть к мгновенному просмотру вариантов. Молниеносно просчитав все шансы на победу или пораженье, где ставкой были жизнь иль сон, уступка или смерть, я все же длил исход игры на грани метафизики и грубой силы.
В конце концов мне удалось избавиться от пут кошмара подобно изворотливому иллюзионисту, что срывает с себя тысячи пелен и невредимо вызволяет себя из стального кофра. Но на теле у меня все еще остались следы смертельной хватки моего соперника. А внутри — неистребимая уверенность, что мне дана лишь передышка, и досадливая горечь от осознания того, что мой триумф — лишь жалкий эпизод в великой битве с роковым исходом.
СВОБОДА
Сегодня я провозгласил независимость своих действий. На церемонии присутствовали лишь несколько неудовлетворенных желаний да два-три невыразительных поступка. Обещал быть еще грандиозный замысел, но в последний момент уведомил, что покорнейше просит его извинить. Все происходило при гробовом молчании собравшихся.
Видимо, я ошибся с сопровождением: фанфары и колокола, петарды и барабаны наделали слишком много шуму. Вдобавок ко всему провалилась затея с фейерверком, задуманным как торжество морали и пиротехники: хитроумные заряды тлели, но не срабатывали.
В итоге я оказался в одиночестве. Полночь застала меня свободным от атрибутов власти, склонившимся перед листом бумаги с пером в руке. Собрав остатки былого героизма, я взялся за тяжелый труд по составлению статей пространной конституции, которую наутро хотел представить генеральной ассамблее. Работа увлекла меня, сняв с души осадок неудачи.
И вот они кружатся, точно мотыльки над лампой, мои мятежные идеи, столь же коварно неотвязные, и лишь порою сор пустопорожних фраз развеивается от дуновенья «Марсельезы».
ЭЛЕГИЯ
Вон те едва заметные шрамы среди распаханных полей — все, что осталось от лагеря, разбитого здесь по приказу Нобилиора. Поодаль возвышаются укрепления у Кастильехо, Реньеблас, Пенья Редонда…
На месте древнего города дремлет в тяжком молчании холм. И журчит еле слышно, огибая его,
