событий «истории спасения» — истории Израиля, в особенности предсказаний пророков о Христе, затем Его прихода, Его жизни, Его смерти и воскресения. Все новозаветные Евангелия, несмотря на свои различия, рассматривают Иисуса как историческую личность. И все они опираются на предсказания пророков, чтобы доказать состоятельность христианского послания. Матфей, например, постоянно повторяет рефрен «сие произошло, да сбудется реченное Господом через пророка».[587] Юстин также пытается убедить императора в истине христианства, указывая на исполнение пророчества: «как сами вы можете видеть и удостовериться самим делом».[588] Но согласно Евангелию от Фомы Иисус отбрасывает предсказания пророков, как неуместные:
Сказали Ему Его ученики: «Двадцать четыре пророка говорило в Израиле, и все они говорили о Тебе!» Он сказал им: «Вы оставили Живого, который перед вами, и сказали о мертвых».[589]
Эти христиане-гностики рассматривали действительные события как вторичные по отношению к их предполагаемому значению.
Поэтому гностики, как и психотерапевты, очарованы небуквальным значением языка, пытаясь понять внутреннее содержание опыта. Психоаналитик Карл Густав Юнг интерпретировал Валентинов миф о сотворении как описание психологических процессов. Валентин рассказывает, как все вещи появляются из «глубины», «бездны»[590] — в терминах психоанализа, из бессознательного. Из этой «глубины» возникают Разум и Истина, а от них, в свою очередь, Слово (Логос) и Жизнь, и именно Слово привело человечество к существованию. Юнг читал это как мифологический рассказ о возникновении человеческого сознания.
Психоаналитик смог бы найти значение и в продолжении мифа, когда Валентин рассказывает, как Премудрость, самая младшая дочь первой Пары, была охвачена страстью познать Отца, которую она поняла как любовь. Ее попытки познать Его могли привести ее к самоуничтожению, если бы она не столкнулась с силой, названной Пределом, «силой укрепляющей и стрегущей все»,[591] которая освободила ее от эмоционального беспорядка и возвратила в отведенное ей место.
Последователь Валентина, автор Евангелия от Филиппа, исследует отношение опытной истины к словесному описанию. Он говорит, что «истина порождает имена в мире ради нас, тех, кто не может научиться о ней без имен».[592] Но истина должна быть облечена в символы: «Истина не пришла в мир нагой, но пришла в подобиях и образах; он не получит ее иначе».[593] Этот гностический наставник критикует тех, кто ошибочно принимает религиозный язык за буквальный, исповедуя веру в Бога, во Христа, в воскресение или в церковь, как если бы все это были «вещи», внешние по отношению к ним самим. Поскольку, объясняет он, в обычной речи каждое слово указывает на особый, внешний феномен, человек «в мире видит солнце, не будучи солнцем, и видит небо и землю и все другие вещи, и он — не они».[594] С другой стороны, религиозный язык это язык внутренней трансформации; воспринимающий божественную реальность становится «тем, что он видит»:
… ты увидел Духа, ты стал духом; ты увидел Христа, ты стал христом; ты увидел Отца, ты стал отцом… И ты видишь себя в том месте, ибо ты станешь тем, что видишь.[595]
Тот, кто достиг гнозиса, «уже не христианин, но Христос».[596]
Итак, мы можем увидеть, что подобный гностицизм был более, чем протестным движением против ортодоксии. Гностицизм также включал религиозные взгляды, скрытно противостоявшие развитию учреждения, которое стало ранней ортодоксальной церковью. Те, кто надеялся «стать Христом», не были готовы признать институциональные структуры церкви — ее епископов, священников, символ веры, канон или обряд — носителями окончательного авторитета.
Это религиозное представление отличает гностицизм не только от ортодоксии, но также, несмотря на все сходства, и от психоанализа, поскольку большинство психотерапевтов вслед за Фрейдом отказываются приписывать воображаемому реальное существование. Они не считают свою попытку раскрыть то, что внутри психики, эквивалентной раскрытию тайн вселенной. Но многие гностики, подобно многим художникам, искали внутреннего самопознания как ключа к пониманию универсальной истины — «кто мы, откуда мы пришли, куда идем». Согласно Книге Фомы,
не познавший себя не познал ничего, познавший же себя самого уже получил также знание о глубине всего.[597]
Это убеждение — что исследующий человеческий опыт одновременно открывает божественную реальность — один из элементов, характеризующих гностицизм, как определенно религиозное движение. Симон Маг, сообщает Ипполит, говорил, что каждый человек это «обиталище… и обитает в нем бесконечная сила, которую он называет Корнем Всего».[598] Но поскольку эта бесконечная сила существует двух видах, актуальном и потенциальном, бесконечная сила «скрывается во всяком человеке в возможности, но не в действительности».[599]
Как может быть реализована эта возможность? Многие гностические источники, цитировавшиеся до сих пор, содержат только афоризмы, которые направляют ученика на поиск знания, но не сообщают, как искать. Открытие того, кем он является, очевидно, становится первым шагом к самопознанию. Так, в Евангелии от Фомы ученики спрашивают Иисуса, как им поступать:
Спросили Его Его ученики, сказали Ему: «Ты хочешь, чтобы мы постились? И как мы будем молиться и давать милостыню? И какой пищи мы будем придерживаться?» Сказал Иисус: «Не лгите и того, что ненавидите, не делайте…».[600]
Его ироничный ответ обращает их к себе самим: кто, кроме самого человека, может судить, когда он лжет или что ненавидит? Подобные загадочные ответы вызвали острую критику Плотина, философа-неоплатоника, который ополчился против гностиков, когда их учение отвлекло нескольких его учеников от философии. Плотин жаловался, что у гностиков нет программы учения: «они только говорят: „Смотри на Бога!” — но никому не говорят, где и как смотреть».[601]
Но некоторые открытые в Наг-Хаммади источники описывают технику духовной дисциплины. Зостриан, самый пространный текст в библиотеке Наг-Хаммади, рассказывает, как духовный учитель достигает просветления, подразумевая программу, которой другие должны следовать. Зостриан рассказывает, во-первых, что удалился от физических желаний, вероятно, с помощью аскетической практики, во-вторых, он должен был ослабить «хаос в разуме»,[602] успокаивая свой разум медитацией. Затем, говорит он, «я встал прямо и увидел совершенного Ребенка»[603] — видение божественного присутствия. Позднее, говорит он: «я размышлял об этом, чтобы понять его… и я не переставал спрашивать о месте покоя, достойном моего духа…».[604] Но затем, будучи «весьма опечален» и разочарован, он пошел в пустыню, отчасти желая быть убитым дикими зверями. Там, рассказывает Зостриан, он впервые получил видение «ангела знания вечного света»[605] и множество других видений, о которых рассказывает, чтобы ободрить других: «Почему вы стоите? Ищите, когда вас ищут; когда вас приглашают, слушайте… Увидьте свет, бегите
