Книга Зимняя война - Влад Тарханов

своими руками прибрать немаленькую область с полумиллионным населением. Конечно, в перспективе СССР должно поглотить прибалтийские лимитрофы, но пока что… Подписание договора Сталин каким-то странным инстинктивным чувством откладывал. Уже были подписаны договора с Латвией и Эстонией, но с Литвой все еще упиралось в Виленский вопрос. В итоге Литва согласилась на три военные базы и на то, что статус Вильно и Виленского края станет определен через пять лет в ходе переговоров с правительством СССР, при этом было обещано рассмотреть судьбу не только Вильно и окрестностей, но всего края, отрезанного от Польши. Как на эту разводку клюнули правители буржуазной Литвы, разве что от жадности. Подписанный 28 декабря 1939 года[78] договор с Литвой условия передачи Вильно не содержал.

Теперь же комбриг Виноградов обратил на себя внимание не только успешными действиями в Финляндии, ну, удачливый и толковый командир для РККА – хорошее приобретение. Но теперь сумел как-то войти в доверительные отношения к Мехлису, человеку, преданному только делу партии и лично Сталину, и совершенно недоверчивому, с которым не то что подружиться, сойтись накоротке было крайне сложно. И был товарищ Мехлис с легким характером, легкой национальной иронией, острой колючей шуткой, но на других действовал совершенно отталкивающе, был всегда резок в оценках и требовал максимальной отдачи, был максималистом и в оценках, и в наградах, и в наказаниях. Но по долгу своей службы чаще требовал самого жестокого наказания. Что-то вроде Марата Великой революции во Франции.

И вот Мехлис доносит до Сталина точку зрения никому неизвестного комбрига! Это уму не постижимо. А еще менее постижимо, что Лаврентий ничего определенного про товарища Виноградова сказать не может.

Наконец-то удалось набить трубку. Сталин закурил. Мысли стали постепенно приходить в строгий порядок.

Москва. Лубянка. 17 января 1940 года

Загадки товарищ Берия любил. Головоломки товарищ Берия любил. А вот тайны товарищ Берия ненавидел. Потому что в его кабинете все тайное обязательно должно было стать явным. Сейчас на его столе лежало дело, на котором кроме инвентарного номера, было написано всего одно слово «Писатель». Лаврентий Павлович разложил на столе пасьянс документов и серьезно задумался. В голове сложилась фамилия. «Ну что же, Спектор, так Спектор». – решил про себя нарком. А уже через четверть часа в его кабинет вошел Марк Борисович Спектор, начальника 10-го отделения 4-го отдела ГУГБ НКВД СССР. Марик Спектор был человеком во многом уникальным, получил образование два класса чуть было не сказал церковно-приходской школы, нет, сын печника из Николаева свое первое образование получил в казенном николаевском еврейском училище, но уже с 12 лет вынужден был начать свой трудовой путь, работая переплетчиком, в 14 лет он уже подручный слесаря на судостроительном заводе «Наваль», том самом, который стал Черноморским судостроительным заводом, где строились все советские авианосцы и который сейчас новые украинские независимые власти обанкротили и готовят на слом. С юных лет в Красной гвардии, имеет опыт подпольной борьбы, в 1919-м году стал рядовым 2-го Николаевского пограничного полка. В 17 лет становится секретным сотрудником ЧК, под именем Матвея Бойченко внедряется к анархистам, оказавшись, в итоге, в повстанческой армии Махно, где умудряется стать адъютантом начальника политотдела Махно Ильи Гордеева, которого и успешно вербует. Дружит с небезызвестным Левой Задовым. Что-то ценное припрятали анархисты в Николаеве. А товарищ Бойченко помогает чекистам найти в Николаевских катакомбах клад, за что лично товарищ Дзержинский вручает ему наградной Маузер. Так что тот, кто мечтает пострелять из Маузера Дзержинского – обращайтесь! В годы Гражданской войны политбоец, разведчик. Потом служил в погранвойсках, закончил Высшую пограничную школу ОГПУ, потом из погранвойск переведен в органы госбезопасности, занимался вопросами контрразведки.

– Товарищ нарком внутренних дел, капитан госбезопасности Спектор по вашему приказанию прибыл! – прибывший капитан имел густую курчавую шевелюру с прядями седины на голове, отличался какой-то избыточной, нездоровой худобой, острым взглядом и плавными движениями человека, привыкшего подкрадываться к цели. Докладывал по-военному четко, все-таки армейская служба себя давала знать. Выправка – отменная. Характер – жесткий. К врагам непримирим, к недостаткам тем более.

– Марк Борисович! Есть у меня к вам одно дело. Вот оно. Папка, как вы видите, объемная. И дело пока еще не под грифом «совершенно секретно», но, боюсь, что скоро этот гриф получит. Поэтому документы беречь как будто секретность в нем установлена максимальная. Я хочу понять ответ на вопрос: каким образом человек может кардинально измениться. Даже очень кардинально. Обычный средний командир показывает очень неплохие результаты, генерирует передовые военные мысли, если верить тем же военным. Откуда? Как? Меня интересует, нет ли тут влияния со стороны? Сейчас этот товарищ находится в Ленинграде. Его аккуратно ведут. Может быть, что-то не заметили? Все отчеты в твоих руках.

– Время?

– Сутки.

– Будет сделано. Если надо будет что-то уточнить, провести какие-то следственные мероприятия?

– Продумай все, что нужно. План мероприятий чтобы завтра был готов. Дам тебе все полномочия. Действуй.

Глава тридцать вторая

Здравствуй, Москва!

Москва. 8 февраля 1940 года

В Москву я прилетел восьмого февраля. Могу сказать, осознание того, что до войны остаётся всего ничего, чуть больше года, уже было, оно преследовало меня с того самого момента, когда я оставил Оулу. Сорок четвертая уже передислоцировалась в Житомир. Увы, пришла и плохая новость: майор Чернов, который был моим начальником штаба, а сейчас, фактически, руководил эвакуацией дивизии с финской территории, умер в Ленинградском госпитале. Он погиб в мирное уже время. Водитель ошибся, машина свернула с дороги и тут же угодила в полынью. Из всех вытащили из воды. Но… переохлаждение, пневмония, в госпитале Ленинграда боролись за жизнь майора… Но увы… Шестого, когда я навещал его в госпитале, Чернов уже был без сознания, я смотрел из дверей палаты, где он метался в горячечном бреду и понимал, что даже будь у меня чудо-лекарство, тот же пенициллин, спасти его было бы маловато шансов. И всё-таки мне было его жаль. Привык я к этому принципиальному и очень толковому штабисту. Знаете, когда мы проходили подготовку, мне всё это напоминало игры в солдатики. Туда переставь пехоту, там расположим артиллерию. Не наигрался в солдатики в детстве, на тебе, играй сейчас. А тут накатывало понимание того, что всё это взаправду! Что люди, которых ты знаешь, и к которым испытываешь какие-то эмоции, отношения с ними возникают, а ты их посылаешь на смерть, и они гибнут! Это ведь как – живёт себе человек – ты о нём не знаешь ничего, он вне твоего мира. Но стоит