а между тем публика с нетерпением ждала встречи со своей любимицей Н.В. Самойловой, которая играла в этой же пьесе роль Анеты, дочери Бернарда. И тогда «за неимением актера для роли Бернарда» Соленик «взялся сыграть эту драматическую роль и не испортил ее», как свидетельствует И.Н.
Так был подготовлен самый убедительный в этом смысле успех Соленика – в роли Джемса Тиррела в драме Шекспира «Ричард III» (на харьковской сцене она шла под названием «Сыны Эдуарда»).
В статье, опубликованной в «Харьковских губернских ведомостях» в сентябре 1851 года, Рымов писал: «Соленик в трагической роли?.. Воскликнут, вероятно, иные, привыкшие с именем Соленика соединять понятие только о веселости и смехе. Но думать так значит иметь односторонний взгляд на Соленика, если не на искусство вообще. Мы видели когда-то Соленика в роли Матроса… Только человек, который не в состоянии понятие о Соленике отделить от понятия об артисте, мог смеяться, слыша голос Соленика в роли Матроса. – Так было и тогда, когда играли сынов Эдуарда…»[220]
Роль Джемса Тиррела в драме Шекспира – эпизодическая, но нетрудно понять, почему зрителям и рецензенту она показалась своего рода воплощением наивысшего драматизма.
Джемс Тиррел впервые появляется в середине IV акта, когда напряжение действия достигает своего апогея. Герцог Глостер, совершив десятки убийств, подобрался наконец к трону. Отныне он король Ричард III. Но на душе у него неспокойно.
Еще жив принц, сын умершего короля, законный наследник престола. Жив и другой его малолетний сын, герцог Йоркский.
Глостер замышляет убийство принца. Он побуждает к этому своего приближенного герцога Бекингема, но даже Бекингем, который до сих пор был верным соучастником всех его преступлений, медлит с ответом. Он растерян. Но Глостер не хочет терять время, он подзывает пажа и просит указать ему человека, который «золотом прельщенный, решился бы на темное убийство». И тогда появляется Джемс Тиррел, которого паж рекомендует так:
Один есть недовольный дворянин,
Чьи средства скромные и гордый дух
Не ладят. Золото его прельстит
Сильней ораторов на что угодно.
Диалог Глостера (Ричарда III) с Тиррелом предельно лаконичен. Оба знают, чего хотят, и без труда приходят к соглашению.
Король Ричард
Так Тиррелом тебя зовут, скажи мне?
Тиррел
Джемс Тиррел и слуга покорный ваш.
Король Ричард
Покорный ли?
Тиррел
Милорд, вы испытайте.
Король Ричард
Решишься друга моего убить?
Тиррел
Готов, милорд;
Но предпочел бы двух врагов убить[221].
В этой сцене, произнося свои первые реплики, Соленик – Тиррел еще должен был завоевать зрителей. «Когда он явился в черном платье трагического убийцы, – пишет Рымов, – его голос, при звуке которого все мы привыкли смеяться, возбудил во многих из зрителей смех; но чем далее развивалась его роль – смех уменьшался, а когда в Тирреле пробудилась жалость при мысли о убийстве царственных малюток, особенно когда он стал умолять Глостера о пощаде этим невинным созданиям – речь его зазвучала таким глубоким чувством, что смех заменился рукоплесканием даже тех, которые смеялись при первом появлении его на сцену».
Надо сказать, что у Шекспира Джемс Тиррел не колеблясь идет на преступление. Правда, в своем обширном монологе при втором выходе на сцену он рассказывает, что нанятые им убийцы резались «раскаяньем и совестью», «растроганные плакали как дети», но сам Джемс Тиррел не обнаруживает никаких признаков жалости и тем более не умоляет Глостера о пощаде детям. Очевидно, это был один из характерных для Соленика случаев импровизации, отступления от сценического текста…
Успех Соленика в роли Джемса Тиррела был свидетельством широты творческого диапазона артиста, смело выступившего против традиционного противопоставления «комиков» «трагикам». Невысокий рост Соленика, неправильные черты лица – все эти непреодолимые пороки, которые по тогдашним театральным правилам решительно возбраняли артисту занимать «амплуа трагического героя», на самом деле не могли служить для него серьезным препятствием. Ведь, как и в своих комических ролях, Соленик играл не трагического героя вообще, не «страшилу» (если вспомнить ироническое выражение Рыбакова), а живого, каждый раз неповторимого человека.
Представление «Ричарда III» с участием Соленика состоялось в конце августа или в первых числах сентября, во время успенской ярмарки. В эти же дни был дан бенефис Соленика, и харьковская публика вновь чествовала своего любимца.
Артист Алексеев писал о бенефисах: «Это редкие и дорогие минуты в жизни актера. Юбилейные чествования и публичные прощения всегда вызывают эти мучительные, но вместе с тем и бесконечно сладостные чувства…»[222]
Думал ли Соленик, стоя на просцениуме харьковского театра и отвечая на восторженные приветствия зрителей, что это его последний бенефис?
2
Во второй половине августа состояние здоровья Соленика, больного туберкулезом, ухудшилось. Произошло это неожиданно: его жена, выступавшая в Туле, ничего не знала о болезни мужа.
Имя Соленика исчезло с афиш. «Что с ним? Каков он?» – спрашивали харьковчане, сходясь в театре. Ответ они слышали один: «Хуже и хуже!»
Когда 7 октября, в половине девятого утра, в театр по своим делам зашел Рымов, его поразили слова театрального сторожа:
– Уже одели и положили на стол!
– Кого? – спросил Рымов.
– Соленика…
Вскоре в «Харьковских губернских ведомостях» было напечатано траурное сообщение:
«7 октября настоящего года в 8 часов утра скончался здесь актер Харьковской театральной дирекции Карп Трофимович Соленик. Наша труппа понесла в нем потерю, едва ли вознаградимую»[223].
Соленик умер в сорок лет, на двадцатом году своей творческой деятельности.
8 октября днем гроб с телом Соленика вынесли в Крестовоздвиженскую церковь.
На следующий день состоялись похороны.
«Много шло народу за гробом, качавшимся на дрогах, под черным балдахином, – писал участвовавший в похоронах Рымов. – Многие плакали; за гробом пели певчие и стонала погребальная музыка; на гробовой крыше, малинового цвета, лежала эмблема заслуг покойного – на ней зеленел венок, сплетенный из лавра и мирта, – украшение гроба, до сих пор еще у нас невиданное!»
Тысячи людей прощались со своим любимым артистом, со своей гордостью, славой.
«И завидною показалась нам участь такого артиста, каким был Соленик! Посмотрите: жил на чужбине, умер одинок, близких родных – ни души, – а при погребении теснятся вокруг его гроба целые толпы, спешат дать ему последнее целование, льются слезы, слышатся вздохи и грустные слова прощания, и все расстаются с этим чужим человеком, как не всегда расстается и брат с братом, родным по крови!»[224]
Соленика похоронили на Новом кладбище, рядом с могилой Осипа Дранше, в свое время известного актера, за той оградой, которую построила актриса Кравченкова.
Вскоре жизнь харьковского театра вошла в привычную колею. С успехом выступал Прохоров, небесталанный комик, прежде артист Александринского театра.
