Родители Шульца, судя по слухам, были очень взволнованы нападением на сына, даже заявление в ментовку настрочили, но Андрей никого не сдал. Уж не знаю, как ему удалось отвертеться от всех этих расспросов, но факт остался фактом: ни Черепа, ни других ребят, участвовавших в избиении, к ответственности не привлекли.
Однако, несмотря на его отказ от мести Донским, я не питала иллюзий насчет излишнего добродушия Шульца, ведь он ясно дал понять, что не спустит случившееся на тормозах. Андрей хоть и добрый, но мямлей его назвать никак нельзя. Если он захотел кого-то проучить, то сделает это максимально эффективно и изощренно. Таков уж Шульц – в определенных обстоятельствах может быть пугающе расчетливым и хладнокровным.
Именно поэтому я с волнительным трепетом и болезненным содроганием ждала дня его возвращения в школу. Наверное, предчувствовала, что произойдет что-то дурное, нехорошее, непоправимое.
И не ошиблась.
Первые тревожные звоночки стали поступать тогда, когда, возвращаясь домой из школы, я случайно натыкалась на своих бывших друзей, недавних врагов, а сейчас уже просто ненавидящих меня ребят из стаи Шульца. Раньше они просто делали вид, что меня не замечают, но после происшествия с их вожаком стали проявлять агрессию открыто. Обзывались, ставили подножки, обвиняли во всех смертных грехах, а однажды чуть не закидали меня щебнем. Я тогда еле ноги унесла.
Шабловские прекрасно знали, что Донские выперли меня из своей стаи, и поэтому чувствовали себя безнаказанными. Понимали, что теперь я одиночка. А одиночек можно нещадно гнобить.
Нет, конечно же, я не проглатывала их издевки и всегда старалась дать отпор – дерзила, посыла, пару раз даже в драку ввязалась. Однако это помогало лишь немного сдерживать атаки неприятелей, но положить им конец никак не получалось. Основная проблема заключалась в том, что они были гораздо сильнее. Как за счет массы, так и за счет количества.
Именно поэтому мне пришлось выработать привычку убегать. Знаю, звучит отвратительно, но что поделать? Когда полдесятка разъяренных парней несутся за тобой, горя желанием навешать тебе люлей, волей-неволей превратишься в зайку-трусишку и дашь деру. Инстинкт самосохранения, чтоб его.
Мне было жутко любопытно, знал ли Шульц о том, что его стая объявила на меня охоту? Исполняли ли они его приказ, или их нападки были актом свободной воли? Поразмыслив, я пришла к выводу, что, скорее, первое. Шульц обладал слишком большим авторитетом, так что вряд ли Шабловские отважились бы безобразничать без его ведома.
Как выяснилось позже, я оказалась права. То был методично продуманный коварный план моего морального уничтожения, проработанный до мелочей. Шульц все просчитал и все учел. Чертов злобный гений.
* * *
Учебный год подходит к концу, и торчать на уроках, слушая монотонную болтовню учителей с каждым днем становится все труднее. До экзаменов – чуть меньше недели, а, расквитавшись с ними, можно будет уйти на заслуженный покой. Никаких тебе подъемов в семь утра, никакой домашки, никаких нравоучений по поводу неважной успеваемости. Только лето, солнце и тотальная свобода. Ну, почти тотальная. Нам ведь уже выдали список литературы на лето, и там, скажу я вам, отнюдь не книжки с картинками, а настоящие толмуды. Пока все прочитаешь – состаришься.
Но я не сильно по этому поводу парюсь, сейчас ведь двадцать первый век на дворе, а значит, с кратким содержанием произведений можно преспокойно ознакомиться на просторах Интернета. Я, конечно, понимаю, что это читерство, но как иначе? Я же не тонкочувственная Татьяна Ларина, зачитывающаяся романами и помешанная на глубоких чувствах. Я обычная дворовая девчонка, мне бы в речке покупаться да мяч погонять.
Вешаю рюкзак на плечи и, проорав в коридор стандартное прощание с семьей, выхожу из квартиры. Майское солнце даже по утрам жарит нещадно, и уже на полпути к школе я чувствую, что взмокла. Достаю из ранца тетрадь и принимаюсь обмахиваться ей наподобие веера.
Жара, конечно, феноменальная. Я даже сегодня расхрабрилась и юбку напялила – в шортах в школу ходить нельзя, а в брюках ноги рискуют превратиться в две обваренные сосиски. Меня такая перспектива не очень прельщает.
Захожу в класс, по привычке окидываю взглядом присутствующих, и вдруг ступни резко прирастают к полу, а сердце сбивается с ритма.
Он здесь. Стоит на своих двоих, без гипса и о чем-то непринужденно разговаривает с Гуляевым. Меня не замечает, полностью погружен в диалог.
Несмотря на длительный больничный, выглядит Шульц как всегда отлично: бодрый, подтянутый, со свежей стрижкой и здоровым цветом лица, даже румянец, вон, на щеках пробивается. Он одет в легкую светлую рубашку и зауженные брюки, которые до чертиков ему идут – выгодно подчеркивают натренированные ноги и стильно сочетаются с белыми кедами.
Первая моя мысль о том, чтобы убежать. Напарываться на пропитанный гневом взгляд Андрея отчего-то совсем не хочется, а ведь именно так он, скорее всего, на меня и посмотрит: с укором и плохо скрываемой ненавистью.
Однако остаток трезвого ума, который мне до сих пор удалось сохранить, подсказывает, что скрываться вечно у меня не получится. Рано или поздно мне придется встретиться с Шульцем глазами. Это неизбежно.
Громко сглотнув, направляюсь к своей парте, и в этот самый момент Андрей оборачивается. Вопреки моим ожиданиям, в его лице нет ни злобы, ни ярости, разве что взгляд сделался более холодным, будто инеем покрылся…
- О, а вот и спонсор моих переломанных костей! – восклицает Шульц на весь класс, и я чувствую, как всеобщее внимание мгновенно обращается ко мне. – Ну как дела, Скилла? Нормально спится по ночам?
Честно говоря, все то время, что Шульц был на больничном, я обещала себе, что не буду вестись на его провокации. Не буду хамить и отвечать злом на зло. Как-никак я перед ним виновата, и усугублять положение дел не в моих интересах. Нам просто нужно без скандалов доучиться этот год и разойтись как в море корабли, ведь после девятого в нашей школе традиционно проводится распределение по профилям: Шульц наверняка пойдет в математический класс, а я – в гуманитарный.
Но то ли от его вызывающего тона, то ли от запредельной уверенности, которую он источает, я забываю данное себе обещание и запальчиво отвечаю:
- Замечательно спится! А почему должно быть иначе?
- Ну, кто знает, – его губы кривятся в усмешке, но глаза по-прежнему полны льда, - может, в тебе совесть заиграла, а? Хотя, о чем это я… Совесть и Кавьяр – понятия несовместимые, я бы даже сказал, взаимоисключающие.
Класс заходится одобрительным гомоном, а я раздраженно поджимаю губы. Ну, кто бы сомневался, они все на стороне пострадавшего Шульца. В их глазах я – конченная сука, натравившая на их любимого одноклассника свору своих полуадекватных друзей. Никаких полутонов нет: я – плохая, Андрей – хороший.
Сажусь за парту и тут же ощущаю на своей руке теплую ладошку Веры. Это она меня так поддерживает, видит, что меня от эмоций плющит, вот и пытается успокоить. Отправляю подруге короткую благодарную улыбку и утыкаюсь носом в тетрадь. Прямо сейчас мне хочется скрыться от всего мира, но в первую очередь, разумеется, от глаз цвета зелени, которая отныне и, кажется, навсегда подернута морозом.
