из пяти бобров, которых Шарик вытурил из этих самых нор, не миновал ловушки только один.
— Нет, хлопцы, — возбужденно говорит отец, — коли знаем, что бобры есть, и не один, а четверо, то надо их всех забрать. Тут уж им некуда деваться, озерцо маленькое…
— Пусть стемнеет, — перебивает его Иван. — Так все они в Сож перебегут, по сухому…
— Не-ет, от нас им не так-то просто убежать, — заключает отец. И Шарику: — Правда, Шарик? Мы с тобой при озере будем.
— Кто при озере, а кто и при лодке… — Иван улыбается.
— Ты — да, будешь при лодке… Бери-ка бобра и ступай обед вари. А Малинин подъедет, так сюда его присылай. Мы останемся, попробуем гонять беглецов этих.
Иван, немного помолчав, обиженно сказал:
— Не принимайте вы, тэта, все, что я болтаю, всерьез. Пристрастился на заводе поддразнивать всех, так и здесь вот никак не отвыкну… Это ж что получается: если я так говорю, то я — несусветный бездельник?
— И не так, и не так… — произносит отец. — А коли говоришь, так слушать приходится — уши не заткнешь… Словом, неси бобра.
Иван ушел.
Никто из нас уже не лез в воду — обставляли нору с берега. Бобры легко обходили ловушки, не давая нам как следует приспособить их на ходах. Но вскоре мы убедились в том, что бобров не стало в озере — словно растаяли.
— Вот это загадка, — удивляется отец. — Куда ж они могли подеваться? Шарик даже не находит… Неужто у них тут глубинные норы есть?.. Надо искать…
Меня заинтересовало соседнее озерцо. Оно, правда, не такое привлекательное, как это, Синее, но и там весь берег в проломах.
— Может, в эту колдобину соседнюю перебрались как-нибудь? — неуверенно говорю я. Смотрю на отца, жду, что он скажет. Знаю, что по суше бобры днем не пойдут.
— Я и сам так думал, но нигде же следов не видать… Пусть бы который надумал высунуться из воды, то Шарик бы враз почуял…
И как раз в это время послышался голос Малинина.
— Э-а-а-э-э! — кричал он где-то возле парома.
Отец откликнулся. Впрочем, никто из нас не умел так тянуть это «э-аэ» так громко и заливисто, как Малинин.
— Перекур, — как бы сам себе сказал отец. Он снял с головы свою видавшую виды фуражку с помятым козырьком, зачерпнул воды и стал пить, подняв фуражку надо ртом.
Малинин был не один. Шли с ним Петька и незнакомая женщина. Шарик залаял, увидав людей, но мы его не стали останавливать — пусть привыкает к своим.
— Полай на них, хорошенько полай! — смеется отец над Шариком.
Поздоровались. Шарик тут же затих и, получив от Петьки гостинец — кусок жареной печенки, принялся снова искать бобров.
Вскоре все мы сидели у озера, и Малинин говорил:
— Вот здесь бы лето провести, а? — И к отцу: — Выбрал ты заманчивое местечко, а я спиннинга не взял, хоть беги сейчас… Здесь же рыбы, рыбы!.. Ставь палатку и живи!
Ольга Романовна — так звали женщину, которая, оказывается, была у Малинина за бухгалтера, — смеясь, сказала:
— Поздно надумал — дожди прогонят в Москву.
Малинин, как бы спохватившись, говорит отцу и мне:
— Все ваши бобры пойдут сверх плана… Знаешь, Герасим, только вы и оставались на реке. Все уже неделю тому назад закончили лов; уже даже расчет получили. Так что и твой черед настал…
Что это? Слышен Шариков лай на соседнем озере. Отец вскочил, уставился на меня.
— Бобров Шарик нашел, слышишь? Как же они там оказались?
— Как? — смотрит на нас Малинин. — Очень просто: подземным озером.
— Каким еще озером?
— Паромщик сказал, что где-то здесь подземное озеро.
— Подумать только — подземное озеро!.. Вот это местечко для бобров — лучше и не надо, — рассуждает отец вслух.
— Считайте, бобры вас здорово околпачили… Жить им здесь всегда!
Мы возвращались к парому, и отец всю дорогу не переставал удивляться — это ж такое место выбрали бобры!
За обедом паромщик подтвердил свои слова многими доводами. Мы ему, конечно, поверили. Все именно так и есть: Синее озеро соединяется с Сожем большим подземным озером.
А через какой-нибудь час наша машина была уже на шоссе и мчала нас в Чериков на базу.
БЕДСТВИЯ БОБРОВОГО ПЛЕМЕНИ
В Российской империи охота на редких зверей и птиц официально считалась запрещенной. Однако на бобров охотились всегда. Правда, потихоньку, нелегально. Ценный мех этого зверя скупали зарубежные коммерсанты — платили чистым золотом. И поэтому поставщиков хватало — отлавливали бобров повсюду, зимой и летом…
Вымирающий промысловый зверь — такой приговор был вынесен бобру. И правда, его варварски истребляли… К концу XIX столетия осталось всего несколько бобровых поселений в Белоруссии да на Северном Урале, где зверьков оберегали местные жители, не показывали их поселения приезжим промысловикам-охотникам.
Белоруссия издавна славилась бобрами. Среди помещиков и местной шляхты считалось за честь разводить поблизости своих имений и усадеб — в озерах и даже в прудах — бобров с темной окраской. Русские богачи специально приезжали в Белоруссию, чтоб купить живых бобров. Так в 1886 году принцесса Ольденбургская завезла в местечко Рамонь Воронежской губернии пять березинских бобров. Принцесса страстно увлекалась охотой, содержала в своем имении богатый зверинец с редкими зверями и птицами. Белорусских бобров она приказала выпустить в маленькое озерцо, которое предварительно было обнесено частой металлической сеткой. Но бобры не захотели жить за проволокой и в первый же паводок исчезли — перебрались в реку Усмань и постепенно начали обживать ее притоки.
Известно, что в Киевской Руси бобры были государственной собственностью. Кто убивал зверя без разрешения и попадался на глаза служителям закона, того строго наказывали. Бобрам, однако, от этого было не легче, их по-прежнему истребляли. И не только на Руси.
Раньше чем где-либо бобров не стало в Англии, которая затем превратилась в одного из наиболее активных покупателей бобрового меха и бобровой струи, как и Франция, и ряд других стран. И только Америка продолжала поставлять на международный рынок большими партиями мех канадского бобра. Раньше в Канаде были также и белые бобры (еще в 1820 году их мех регулярно поступал на рынок; французские купцы оценивали его в три раза дороже темного). И потом уже, когда белых бобров полностью уничтожили как вид, на мировом рынке первенство занял европейский (русский) бобр с черным мехом.
В странах Западной Европы долгое время держалась мода на бобровые шляпы, которые назывались касторовыми (от латинского слова castor — «бобр»). Изготовлялись такие шляпы из бобровой шерсти и
