в этот сосуд, едва оно порождалось.
Вот что люди думали о ней… Вот кем они считали Пандору. Хранительницей пифоса с бедами…
— Но почему тогда хранить его доверили даже не Эпиметею, титану, а смертной?
— Потому что беды появились на Земле, лишь когда было создано человечество. Боги верили, что люди их и породили, и хотели, чтобы мы были за них в ответе.
Деми тяжело сглотнула. Она не справилась с ролью, которую уготовил для нее Зевс.
— Думаю, ты уже поняла, — спеша поменять тему, быстро проговорила Доркас. — атэморус воплощают собой человеческие чувства, состояния и даже поступки. Все то плохое, темное, что связано с людьми. Они могут наслать болезнь, причинить боль и страдания, ввергнуть в пучину печали, гнева и отчаяния, довести до безумия и бешеной ярости, заставить предать друга или даже толкнуть на убийство. Но на подобное способны лишь самые сильные из них.
Чувствуя подкатывающую к горлу тошноту, Деми все же старательно запоминала имена атэморус. Гибрис, Алгеи, Никеи, Носои, Фонос… О части из них кто-то наверняка когда-то ей говорил, но кто?
Их разговор прервало появление Никиаса. В руках он держал сверкающую сферу.
— О, ты решила овладеть сферами Гелиоса? Я думала, мы обе пришли к выводу, что божественное оружие — не твое. И ты ни разу не воин.
— Спасибо, что напомнила, — буркнула Деми, заворожено глядя на источающий свет колдовской сосуд. — Но я могу все-таки попытаться им стать. В моем мире есть люди, что, обладая телами с дефектами, изъянами, становятся чемпионами. Упорство и сила воли приводят их к победе там, где подводит сама природа. Если они смогли, то и я научусь такой малости, как высвобождать из сосуда божественный свет.
— Конечно, научишься! К тому же, пользоваться ими очень просто, — обнадежила ее Доркас. — И безопасно — не порежешься, как мечом или кинжалом, и не обожжешься, как пламенным мечом.
Она кивнула на Искру лет двенадцати. Ее ладони были обожжены, лицо сморщено от боли, но юная Искра изо всех сил старалась не заплакать. Пронзил укол стыда от воспоминания, что на тренировках в начале этого долгого дня Деми была беспомощна, словно котенок.
— Достаточно сжать сферу в ладонях и призвать свет из ее сердцевины, — не давая Никиасу и слова вставить, поучала Доркас. — Как только части сферы разойдутся — ну знаешь, как половины скорлупы разбитого яйца, твоя задача — выплеснуть свет в верном направлении.
Доркас проиллюстрировала свои слова на одном из сосудов, озарив фигуру Деми солнечным светом. Это был не просто свет — божественная сила, воплощенная в жидком золоте.
— Больно, — прошептала Деми, ощущая на коже крохотные искры, что битым стеклом впивались ей в кожу.
Искра Геи рассмеялась.
— Доркас, больно!
— Она не шутит, дура!
Никиас подлетел к Доркас, словно черная молния, и выбил сферу из ее рук. Та со звоном покатилась по полу, будто крика было недостаточно, чтобы привлечь к ним внимание всего Гефестейона. Все взгляды сошлись на Деми, будто притянутые магнитом. И они, как и заточенная в сфере магия Гелиоса, обжигали.
Отчаянно хотелось закрыть лицо руками, чтобы спрятаться от этих взглядов и скрыть пылающее лицо. Деми с трудом себя переборола.
— Не понимаю, — пробормотала растерянная Доркас. — Что сейчас произошло?
— Может, вместе с дарами, которыми тебя при рождении наградили боги, они отобрали что-то еще? Или, напротив, одарили проклятием? Чтобы никакое божественное благословение, никакая, даже самая крохотная искра их магии не смогла больше коснуться тебя?
Искра, которая обращалась к Деми, носила лук на спине, кожаные доспехи на теле и высокомерие на лице. Она даже вспомнила ее имя — София.
На смену тишине тотчас пришли шепотки. Хотела бы Деми выстроить в сознании стену, поднять ментальный щит, но была слишком опустошена. Каждый шепот занозой вонзался под кожу. Каждый оставлял внутри след — не рану, но болезненную царапину.
«Порченая, отвергнутая богами Пандора, наказанная за то, что наслала на людей беду».
Деми трогала щеку, ожидая нащупать кончиками пальцев волдыри. Кожа была гладкой — боль шла откуда-то изнутри и исчезла, как только щеки перестал касаться божественный свет.
— Выходит, и сфер Гелиоса в руках я держать не смогу. И огонь Гефеста, — надтреснутым голосом сказала она. — А от дыхания бога, наверное, и вовсе загорюсь.
Стоило бы спрятать свою горечь, но та уже просто не помещалась внутри, переливаясь через край.
Будь здесь Ариадна, утешила бы. Но Доркас была иной. Она схватила Деми за руку повыше локтя, стиснула своей, таящей внутри божественную силу, а потому крепкой и сильной, как у взрослого мужчины. Прошипела на ухо:
— Не показывай им свою слабость, не позволь ею упиваться. Иначе придется расплачиваться за каждый изъян. Обнаружат в тебе трещину — будут тыкать своими грязными пальцами, пока не расковыряют до размеров пропасти. В ней и сгинешь. Поверь мне — я, Искра богини земли, знаю толк в щербинках, разломах и трещинах.
Деми медленно, с усилием, кивнула.
Пока не получалось загнать внутрь боль и горечь, залатать червоточину и сделать каменным лицо. Но она будет учиться — у той, что сама прошла через подобное.
— Мне пора. Но я приду к тебе в Гефестейон завтра, ладно? Просто… понаблюдать.
Доркас отстранилась с улыбкой сытого кота и наконец отпустила ее руку, которая уже понемногу начала неметь.
— Разумеется. Мне есть, что тебе показать.
В пайдейе Деми оставила самой себе записку (если можно назвать так послание, выведенное в зачарованном дневнике) — наведаться к Доркас. Искру Геи она вспомнит, едва увидев ее имя. С этим ее память еще справлялась.
С обреченность поднимающегося на эшафот Деми ждала, когда в пайдейю вернется Кассандра. Подступала полночь, и чары забвения понемногу стирали из ее памяти следы прожитого дня. На сей раз она, пожалуй, совсем не против забыть и жутковатую горгону, и гекантохейра с эриниями… и, в большей степени, жалящие, пусть и правдивые, слова и открывшуюся о ней правду.
И пускай это походило на акт мазохизма, Деми в подробностях записала все. Завтра будет тяжело. Будет больно. Но она должна помнить о себе все. Должна. Чтобы и дальше внутри разгоралась решимость стать другой. Непохожей на ту глупую, импульсивную Пандору, разгневавшую богов и ими же проклятую. Содеянного не изменить, но она может измениться.
Деми перечитала старые записи, и на глаза навернулись слезы. Элени Ламбракис, красивая женщина и безутешная мать, вторые сутки ищет свою исчезнувшую дочку. Ей так отчаянно хотелось успокоить Элени, сказав, что ее дочь жива… и просто увидеть ту, которую она называла мамой, а потом, наплакавшись вволю,
