В этот миг он представил, как затаила дыхание сереброволосая Немерва, а ее помощницы, янтарные паучихи, замерли, покачиваясь на судьбоносных паутинах такого тонкого и плотного плетения, что походили на маркизет. Ее песня, направляющая насекомых, повисла в тягучем ожидании. Желтые глаза, не мигая, застыли, а заросшие уши навострились в предвкушении звонкого хлопка от порванной нити очередного смертного.
«Неужели вот и все, папа? — мысли роились и поблескивали то молитвой, а то и обидой. — Вот так все и закончится?»
Застывшего Ри резко схватили за шкирку и дернули вверх. Волчица, упираясь цепкими когтями, рывками уверенно вытягивала ношу наружу, а вытащив, проволокла еще несколько шагов и отпустила, только когда отдалилась на безопасное расстояние, у одинокого куста. Из расщелины доносилось заунывное скрежетание, от которого хотелось убежать, скрыться, вычеркнуть себя из того бытия, где подобные звуки считались привычными.
Мусанга отошла, высунув язык и тяжело дыша, присела. Ее лохматая, черная голова понуро склонилась, глаза болезненно слезились.
Ри свернулся калачиком. Его била мелкая, неконтролируемая дрожь. Совсем недолго. Неожиданно для себя, он встрепенулся, окончательно поняв, что выжил, и, собравшись с последними силами, отполз к выступающему из песка каменному валуну. Котомка не потеряна. Он жив. Впредь нужно быть осторожнее.
Солнце уже скрылось за горизонтом, виднелся лишь краешек огненного светила. Небо из ярко-оранжевой полосы на закате разливалось в сиреневый, фиолетовый над головой, а на востоке уже накинуло иссиня-черное покрывало и искрилось зарождающимися звездами.
Усталость и голод перебороли разумное желание продолжить путь в прохладе вечера. Ри решил больше не идти сегодня. Он достал плащ, укутался и, подложив котомку под голову, лег. Проваливаться в бессознательную пропасть было приятно и желанно. «Найти бы местечко подальше от этой ловушки, — блуждала на краю мысль. — Но где безопаснее? Кто знает?»
Он спал без снов. Иногда вздрагивал, прикрыв ушибленный бок рукой, морща лоб и улыбаясь. Будто видел грезы о далеком прошлом, сгинувшем в пластах времени. Но нет — он спал без снов.
Проснулся еще затемно. Скривился от резкого запаха псины и, вздрогнув, отпрянул от волчицы — она лежала совсем рядом, занимая место едва ли меньше самого Ри.
Он отполз подальше, прижав к себе пожитки. Тошнота и гнев переполняли его:
— Уйди! — закричал Ри. — Уйди! Слышишь?
Мусанга тяжело поднялась и отряхнулась от песка. Ноги ее подрагивали от напряжения, бока ввалились, шерсть торчала клочьями, но даже несмотря на такое состояние, выглядела она внушительно: в холке выше пояса, почти до груди Ри, а он на нехватку роста не жаловался.
— Я не просил спасать меня! — зло закричал Ри в сторону волчицы. — Не просил! Что ты пристала? Чего тебе нужно от меня? Уходи!
Ри закутался в плащ, повесил котомку на плечо и, угрюмо уткнувшись в поднятый ворот, проверив, с какой стороны рдел краешек солнца, потопал дальше, на север.
Он стал часто подкашливать. На зубах скрипел песок, голова и все тело жутко чесались. В паху зудело и отдавало при ходьбе болью так, что отвлекало от боли в боку. Ноги быстро перестали подчиняться, и Ри свалился, прислонившись к сухой коряге, торчавшей из потрескавшейся, песчанной почвы.
Нори не показался и наполовину. По небу неторопливо растеклась синь. Редкие, кучевые облака окрасились золотом, приковав внимание Ри. Белоснежные полосы, словно молочные подтеки, веером, по краям взъерошенные, небрежно ласкали взор уставшего путника.
Ри достал бурдюк с водой, горло жадно сжалось. От звука плескающейся воды желудок стонал и противно кислил. Ри сделал один маленький глоток, закашлялся и плотно закупорил емкость. Если он хочет дойти, ему нужно найти укрытие на день, а передвигаться только ночью. Иначе — никак. Иначе — смерть.
Ничего о том, как выживать в пустыне он не знал, но догадывался, что ему лучше не раздеваться совсем, ведь Нори не знает жалости, а в скором времени придется пить и мочу, если он не успеет выбраться из песков до того, как умрет от жажды.
Мусанга подошла и легла рядом, положив голову на вытянутые, передние лапы.
Ри старался, но не смог вызвать в себе отвращение и ненависть к этому несчастному животному. И никаких ассоциаций с тем кровожадным зверем, рвущим на куски тела охотников, при взгляде на Мусангу не возникало.
Произошедшее в Гиз-Годолле вчера словно успело окоченеть и покрыться пеплом времени. Волновало лишь одно: «Как там Лодисс? Справилась ли?» Ри был уверен, что да, несомненно, она справилась. Но что будет с ней дальше?
— Зачем же ты идешь за мной? — Ри протянул руку к морде хищницы и прислушался к ее дыханию. Осторожно пригладил взъерошенную шерсть на широком лбу, ожидая от Мусанги проявления недовольства, но та прикрыла глаза и не шевелилась. Ри потрогал жесткое, в царапинах, кольцо, обрамляющее отсутствующий глаз волчицы. Он вздохнул, успокоившись окончательно, и оставил руку лежащей между ушей животного. — Спасибо.
Ри вдруг подумал, что она, должно быть, тоже мечтает о глотке воды и, не сомневаясь ни мгновенья, открыл бурдук, сложил ладонь лодочкой и налил в нее немного жидкости. Волчица вскочила и принялась яростно вылизывать его руку, поглощая все до последней капли. Ри достал карг и протянул Мусанге.
— Будешь? Говорят, ты съела уже много этих камней.
Волчица отвернулась и снова легла.
— Старуха в лесу сказала, что ты проглотила оранжевый карг. Оранжевые влияют на разум. Могут свести с ума. Мне папа рассказывал, что вальзива шутеры может усилить способности от мелина, если те связаны с влиянием на разум. «Шутера — самый непредсказуемый карг, — говорил он. — И самый вожделенный для изучения эклиотиками». Но охотники его не жалуют. Боятся. Ты знала, что Заб Майя, самый великий охотник нашей эпохи, сошел с ума, рискнув приручить шутеру? Конечно же, ты не знала. — Ри ухмыльнулся и убрал камень и бурдюк обратно в котомку. — Откуда бы ты знала. Под конец жизни Заб Майя собрал вокруг себя толпу обычных безумцев и умственно отсталых из тех, что в Глупость собирают младшие карги, и трезвонил им о своих подвигах и о том, как у него украли мелин. А те так впечатлились, что даже после его смерти расхаживали по селениям, селитьбам да обителям, выдавая себя за легендарного охотника… Было так или то выдумки, — никто и не знает.
Солнце взошло и начинало ощутимо припекать. Ри обмотал вокруг головы кусок тряпки, вырванный из подкладки плаща.
— Интересно, — рассуждал он вслух, — этот фокус с возвращением боли, что наносят тебе, от оранжевого? Так твой разум мстит за обиду, что причинили тебе люди? Но люди не все плохие. Вчера ты убила хороших. — Ри замолчал на некоторое время, погрузившись в тягостные воспоминания о посиделках у костра или привале у Бездонного озера. — Для тебя все люди — те, что заковали тебя в цепи. Тогда почему ты не убила меня? Из-за него?
Ри вытащил из внутреннего, подшитого кармана мешочек и достал прозрачный камень с скошенной гранью. Мусанга вдруг вскочила, зарычала, оскалив зубы, потом, словно испугавшись самой себя, жалостливо заскулила и отпрянула на пару шагов.
