Боялась быть одна? Да, я боялась. Очень. Я помню несколько одиноких лет после развода. Первый — самый черный, и два других, которые я прожила только потому, что писала как заведенная. Просто потому что вокруг меня были мои герои, они говорили со мной, не давая окончательно уйти в депрессию.
А потом — появился Костя. И оказалось, что можно писать до трех часов ночи, а потом нырять под одеяло, в теплые руки, и засыпать, усталой и спокойной.
Я скучала по этому. У меня это было, когда-то, давно, вечность назад, когда у нас с Димой все было еще хорошо. Я скучала по самой себе, по историям и чувствам, льющимся из-под пальцев. По всему, от чего отказалась ради Димы когда-то. И по теплым мужским объятиям я тоже очень скучала.
Хотя, я ведь ощущала, что что-то не то… Мы с Костей будто играли в кубики, вместо того чтобы строить что-то из настоящих кирпичей. Все было чинно, благородно, но так игрушечно, аж до тошноты.
А ведь просто надо было принять, что Анисимов — не мое. Мне ведь не нужен был мужик, способный изменить мне с моей лучшей подругой. О какой семье с таковым может идти речь?
Да, холодно от этого. Да, пусто быть одной.
Но лучше одной, чем вот так, с предательствами в результате.
Его нет. На самом деле я боюсь, что он заявится, я до смерти не хочу скандала и выяснения отношений. Нет, разумеется, я не боюсь передумать. Я слишком стара для того, чтобы передумывать в таких вопросах. Я быстрее позвоню и вызову Варламова, уж он-то точно не упустит возможности вышибить Анисимова из моей квартиры. Но все-таки Кости нет. Может, он проникся моей эмоциональностью и понял, что у нас все, может, решил, что “утро вечера мудренее”, и надеется, что утром я напугаюсь одиночества и передумаю.
Ага, сейчас!
Наверное, лучше складывать вещи кое-как, чего с церемониться, да? А я все равно практично складываю рубашки, как надо, чтобы не мять особо.
Вещей на самом деле не так уж и мало. Костя, как спрут, будто специально натаскивал в мою квартиру вещь за вещью, будто занимая мою территорию. А я не хочу ничего его в своей квартире. Даже зубной нити, даже салфетки для протирки очков.
И все-таки сумки хватает. Хорошо.
И как кстати он оставил у меня ключи от своей машины…
Сумка тяжелая, я даже самоубийственно суюсь с ней в лифт — когда я заканчиваю сборы, уже четвертый час ночи и, естественно, людей, шастающих в это время на улицу, очень мало. Я такая одна, прямо скажем.
Слава богу, лифт не застряет. Честно говоря, после того случая в школе искусств бояться я стала сильнее, и сегодня тут точно не будет Кашпировского-Варламова, который мне покажет трюк с проникновением в кабину застрявшего лифта. Реально, даже со второго этажа мне спустить это сложно.
Анисимовский серый Вольво противно пищит, когда я отключаю сигнализацию. Хотя мне сейчас все противно, и этот серый цвет, и марка машины, и даже сочетание цифр на номере. Нажимаю на замок на багажнике, открываю его, чтобы швырнуть в него сумку.
И замираю, глядя на одну только вещь, лежащую на дне багажника.
Желтый конверт. Плотно набитый конверт формата А4.
Опускаю сумку с вещами Анисимова на асфальт, достаю из кармана куртки телефон.
Четыре гудка. Ровно столько потребовалось Диме, чтобы ответить.
— Милая, — сонно покашливает он в трубку. — Доброе утро, конечно, рад тебя слышать, но ты в курсе, сколько сейчас времени?
Четыре часа утра. Без четверти. Но это не важно.
— Как быстро ты ко мне приедешь, если я скажу, что держу в своих руках сценарий Феи-крестной? — медленно произношу я. — Пломба не сорвана, кстати.
Судя по грохоту с той стороны трубки, Дима от этой новости аж с кровати упал.
Глава 23. Полина
Костя приезжает к восьми.
Несусветная рань, на самом деле, но на работу ему к десяти, и нужно забрать машину. И он наверняка рассчитывает поговорить, а на это тоже требуется время.
“Как обычно” звонит в домофон, как обычно я ему открываю. В последний раз.
Заходит, поправляя очки, и при виде меня, стоящей в прихожей, засовывает руки в карманы. Дома он явно был, по крайней мере, одет не во вчерашнее. На шее пламенеет засос.
“Пост сдал — пост принял” просто. Пионер Кольцова заступила на свою эротическую вахту. Так и хочется мысленно сказать: “И тебе привет, подруга”, еще бы она услышала.
— Привет. — Костя пытается выглядеть независимым, — Может, чаю выпьем?
— Нет. — Я пожимаю плечами. — Твои вещи в твоей машине. Бери ключи и свободен. Чаи со мной гонять тебе незачем.
— Поль, ну зачем так рубить с плеча? — Костя морщится, будто все происходящее — моя истерика на пустом месте. — Ну извини, не сдержался вчера. Это не повторится.
Нелогично, но я сейчас чуть-чуть сочувствую Эльке. Насколько я её знаю, для неё секс — это все-таки знаковое событие. А тут “не сдержался” и “не повторится”. И вот смотрю я на этого “мачо”, с которым провела два года, и думаю — кажется, кобелимость от внешних данных совершенно не зависит.
Ну, вот Варламов — по морде лица типичный же смазливый потаскун, но… Но во время наших с ним отношений, я не то что не подозревала — он мне даже повода не давал. Серьезно. Чего стоила одна только вечно забытая, оставленная “на распашку” страничка в соцсети — а было время, когда ноутбук у нас с ним был общий на двоих. Никаких тебе дурацких переписок в телефоне, разговорчиков втайне от меня, или контактов, забитых как мужики — а берешь трубку, пока благоверный выскочил в магазин за молоком — а там женщина томно: “Милый, я скучаю”. Не-а. Вот ничего из этого. С Димой я могла себе позволить быть наивной и по уши влюбленной. Хотя я повторюсь, Варламов у нас числился первым красавчиком на факультете. Что нашел во мне — история умалчивает, его проблемы. Потом он развелся, потом пошел по бабам, но это было уже потом, до развода мне его упрекнуть не в чем.
А тут… Я же выбирала не то чтобы от противного, но… Сильно усредняя свои требования ко внешности, и исходя из золотого правила “нормальный мужик — это тот, который чуть симпатичнее обезьяны”. Нет, Костя не был уродом, он был нормальный. С некоторых ракурсов его можно было назвать даже очень симпатичным. Обычный такой деловой мужчина, вполне самореализовавшийся. Но…
Вот сейчас, когда я злая — я четко могу прописать, почему Варламов оценил его именно как унылого. Потому что, серьезно, я не могла себе представить, что именно Костя возьмет и изменит. Предаст меня, стоя на пороге нашей семьи. Все-таки в моем понимании неверность обычно цеплялась за какую-то ярко выраженную внешнюю привлекательность. Наверное, просто от обиды на Варламова к этому выводу пришла. И нет, оказывается нет, оказывается — это все не связано.
— Знаешь, если бы ты пришел и сказал, что так вот вышло, и тебе хоть и стыдно, но хочешь попробовать с Элькой, потому что понял, что мы не пара — я бы тебя зауважала, Кость. — Я вижу, как по его лицу пробегает гримаса недовольства. — Но такое… Знаешь, даже неприятно, что я провела с тобой два года.
