Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 44
В стенах старых домов часто скапливается влага, которую не высушить никакими силами. Но дома здесь представляют архитектурную ценность и потому их не сносят, позволяя влаге из стен пропитывать насквозь матрасы и кости.
Я выпила цоклопам, но сон все равно не шел. Болела каждая косточка, каждый мускул, каждый сантиметр скальпа. Болели, казалось, даже корни волос. Хотелось расплакаться, всех убить, сдохнуть.
Филипп подставил меня!.. Все рассчитал и поставил точку во всей истории. Даже не точку, а прямо восклицательный знак! Избавился не просто от Джесс! Избавился от обеих сразу.
В кои-то веки в семействе Штрассенберг произносили слово «развод»? А теперь произнесли. Сам граф произнес! Да, Маркус с Джессикой тоже были в разводе, но у них был полуфиктивный брак. У Филиппа – нет.
Мне стало еще обиднее и еще больней.
Я вышла из комнаты, в надежде найти в одной из ванных ибупрофен. Или свернуть себе шею, свалившись с одной из лестниц.
Путь шел через галерею, и я опять замерла на миг у комнаты, которую раньше занимал мой отец. Теперь та комната пустовала. Рама кровати стояла, как скелет динозавра, матрас и ковры убрали, тяжелые портьеры закрывали окно.
В комнате стояла картина.
Тройной портрет.
Он был написан Маркусом в те давние времена, когда он верил, будто сможет прославиться как художник, пишущий в жанре готического нуара. Пробиться и доказать Лизель… Он не сумел. Он состоялся как семейный диктатор и Лизель, когда хотела ему польстить, шептала что-нибудь в духе: «Твоему папоське пола отластить усы и стать вегеталианцем!»
Все остальные хвалили его работы.
Большая часть из них не покидала мастерскую на чердаке, но этот портрет Лизель велела разместить здесь. Чтобы я могла время от времени заходить сюда и вспоминать, как все было. Джессика пыталась и тут восстать, но Лизель так на нее взглянула, что та умолкла.
На портрете были я и отец.
И в сотый раз, я принялась рассматривать знакомые линии.
В черной сутане, – он сидел, словно царь, немного выдвинув ногу в сторону и опершись на колено второй локтем, смотрел в упор. Справа, у его ног, лежала напряженная Грета, настолько прекрасная, что даже страшная в своей красоте. Острые уши торчком, черная шерсть сверкает. Идеальная морда, глубокие, как у оленихи глаза. Слева стояла я, – тогда еще маленькая девочка в белоснежном платье для конфирмации и смотрела зрителю прямо в душу. Губы были алые, как у упыря. Глаза очень взрослые, жесткие и злые.
Рука вцепилась в бедро отца. Это была поза женщины, заявляющей права на мужчину. И Маркус, скорей всего, бессознательно, сумел это ухватить.
Вокруг горели оплывшие свечи, освещая красные плюшевые стены и такой же вызывающе яркий, почти кровавый ковер.
Девочка, мужчина и доберман составляли единое, неделимое целое.
– Педофилия какая-то! – говорила Лизель. – Надо было ему мальчонку нарисовать, раз уж он тут в сутане.
– Это Аид! – взрывался Маркус, не в силах преодолеть себя. – Аид, Персефона и Цербер, мать твою, мама!
Лизель поднимала брови, болтая коньяк в пузатом бокале.
– Ах, да, прости. Это инце-е-ест и педофилия, – со вкусом припечатывала она.
Хотя, однажды, все-таки выдавила:
– На этом портрете ты сумел чертовски верно передать его дух. В нем есть величие… Не удивлюсь, если однажды, Фредерик станет Папой.
– Он уже стал им, – рявкнул Маркус и указал на меня.
Повинуясь вечной, непроходящей тоске, я села перед портретом. Уставилась на застывшего во времени красавца-блондина. Он был чертовски похож на Маркуса… Точнее, Маркус был бы похож на этого человека, будь у Маркуса яйца и позвоночник.
Сегодня он был таким.
И это всколыхнуло во мне тоску и любовь к отцу, что с годами в разлуке не умерла, а приняла какие-то странные, почти уродливые формы.
Я не прошла ту стадию сепарации, когда девочка понимает, что такое инцест и по-прежнему испытывала какую-то болезненную тягу к нему, как в детстве, когда всерьез собиралась выйти за него замуж, раз уж ему не хочется жениться на Джесс. Он был красив, в нем в самом деле было величие. И сама мысль, что я его дочь, немного возвышала меня над происходящим в действительности. Я была его дочь. И как бы Джессика не старалась, он был моим навеки, а я – навеки его.
Маркус, может, и не добился известности, но он действительно чувствовал то, что пишет. Джессики на портрете не было. Грета чутко охраняла наш маленький мир.
Когда не стало ее, нас с папой тоже не стало.
Я осторожно села на пол перед портретом.
Штрассенберги очень похожи между собой. Одинаковые ровные челюсти, впалые щеки, тяжелые надбровные дуги и четкие, прямые носы. Блондины. Все. Брюнеты в эту породу не допускаются…
Это не шутка. Люби кого хочешь, но семейную породу держи и размножайся, как полагается, – таков семейный девиз. Хорошо, что папочка влюбился в блондинку. Иначе, быть мне в ссылке, вместе с портретом.
Списанной с производства, как щенки Греты.
Смешно, сколько лет прошло. А мы все держимся за старые правила. Наследник титула лишь один, все остальные – утираются, столетиями служа своему соверену, словно он не граф, а король. Есть казначей, семейный бюджет, поддержка всех без исключения членов клана и общая сплоченность перед лицом врага, которого приходится выдумывать по крупицам.
И четкая линия, по которой предписано заводить детей.
Неудивительно, что все девчонки в семье похожи на привидения, посыпанные мукой для смеха. Темные ресницы и брови в этом семействе – удел мужчин. Мне еще повезло, что фигуру я унаследовала от матери. Хотя и там, видит бог, кровосмешений хватало. Внешне Лизель с Джессикой – статуэточки. Как из одной формы отлиты; длинноногие, изящные, с полной высокой грудью, хотя и состоят в очень дальнем родстве.
У Ландлайенов женщины красивые. И цветовая палетка шире. Сиськи – вот фамильное достояние семьи Джесс. И еще различная степень неврозов, психозов и всякого рода истерик, которые так тщательно описывал Фрейд, чтобы вписаться в высшее общество.
Я покосилась себе под ноги, хотя и знала, что не увижу их. Когда в десять лет моя грудь поперла вперед и вверх, Лизель велела мне пользоваться кокосовым маслом. Чтобы растяжек не заработать, как у беременной.
– Если ты и в этом пошла в нашу с Джесс родню, она очень быстро вырастет. Не будем искушать Мать Природу.
Так и произошло. Стартовав в десять лет, моя грудь преодолела планку размера DD в тринадцать и полностью прекратила рост.
– Отлично! – сказала Лизель. – Теперь всеми силами постараемся, чтобы эти яблочки не попадали до заморозков… Маркус, не хочешь еще раз Верену в пене нарисовать? Как Афродиту, выходящую из гробницы в скале? В смысле, как Персефону, выходящую из Подземного царства?
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 44
