Изподтишка наблюдала за детьми и Пашей. Пока вновь разогревала для него ужин (мы с детьми уже поели), то и дело подходила к дверям и заглядывала в комнату, туда, где мужчина спокойно и обстоятельно объяснял, как мести, как из совка ссыпать мусор в выданное мною ведро. Малышня поочередно пробовала, растирая землю по паласу. Я не вмешивалась, хоть так и подмывало сделать все самой.
— Дядя Паша, — дочка прибежала с "Золотым ключиком" в кухню, стоило ему только занять то самое место за столом и начать есть, и я сразу поняла, что именно сейчас она попросит. — Дядя Паша, а можно, ВЫ нам сегодня почитаете?
— Полина, дядя Паша ужина… — я успела только начать.
— Давненько я не читал эту книгу! Конечно, пошли!
…Полинка и Андрей лежали на одной кровати и слушали сказку. Паша читал. И получалось это у него очень интересно — он то повышал, то понижал голос, то смеялся, когда это делали персонажи из книги, то делал вид, что плачет. Такой мужественный, такой большой и сильный, а вдруг так замечательно читает детские книжки! Меня тянуло к ним, как магнитом! Хотелось встать у дверного проема и смотреть… Хотелось устроиться рядом, положить голову ему на колени и слушать… И я с трудом гнала себя заниматься другими делами.
С волнением, все усиливающимся к ночи, я ждала, когда заснут дети. Смущалась, встречаясь с Пашей взглядом. И ведь у нас с ним все уже случилось! А все равно с особым трепетом я ждала того момента, когда мы, наконец-то, останемся вдвоем. Поэтому и придумывала себе какие-то совершенно ненужные дела, пока он был в ванной.
И когда он вышел оттуда, с обнаженной грудью, на ходу вытираясь моим полотенцем, я чуть не выронила кружку Кирилла, которую несла из спальни сына в кухню. В моем доме этот красивый, мощный мужик с волосатой грудью смотрелся непривычно и очень притягательно. А капельки влаги на бицепсах манили, так и требуя проследить их путь.
— Эмма, уже очень поздно, — тихонько приговорил он, делая шаг ко мне.
— Да, — выдохнула я, не понимая, куда пристроить злополучную кружку, занимающую мои руки. Дыхание перехватило, а бесстыжий взгляд зашарил по его телу.
— Тебе не кажется, что нам тоже пора спать? — он шагнул еще ближе, вешая полотенце на плечо.
— Ка-кажется, — с трудом вытолкнула я из себя, не понимая, почему мое сердце бьется, как сумасшедшее, почему подрагивают руки, почему я не могу поднять взгляд и посмотреть в его глаза!
Паша протянул руку и вместо того, чтобы вложить в неё свою ладонь, я почему-то протянула ему злополучную кружку. Разжала пальцы. И тут же зажмурилась, ожидая грохота! Но его не последовало. Тихий смешок мне на ухо, крепкая рука на талии, увлекающая в зал, где я уже успела застелить свежим бельем свой диван, где приготовила две подушки вместо привычной одной…
И мне очень хочется смотреть на него… потому что он — красивый, потому что нравится, потому что моего интереса Паша все равно не увидит — в комнате темно, только фонарь возле подъезда освещает пространство, да и то — только левую часть комнаты, ту, где телевизор. Но я иду, не открывая глаз и молча, боясь разрушить неверным движением или словом непередаваемое ощущение приближающегося счастья.
Он останавливает и отпускает меня. И я стою, судя по ощущениям, в середине комнаты. Все также, с закрытыми глазами, слышу, как Павел закрывает дверь, как щелкает замок на ручке. А потом чувствую его руки на молнии своего халата. Неторопливо, как будто делает что-то обыденное, привычное, как будто только я сейчас трясусь, как осиновый листок, а ему все равно, Паша медленно тянет бегунок вниз. А потом проводит ладонями по моим плечам, и тоненькая ткань, послушная его воле, падает на пол.
Я знаю, что он видит. Я никогда не переоценивала себя — обычная женщина, в меру худая, но не идеальная, с растяжками на животе, оставшимися после рождения Полинки. Ну, растяжки эти, предположим, на речке он мог гораздо лучше разглядеть, чем в полутемной комнате. А вот грудь… Мои руки непроизвольно дергаются, чтобы прикрыть, чтобы не показывать этому идеально сложенному мужчине мою не такую уж и упругую, и вовсе не задорно стоячую, как у молодых девчонок, грудь… Но он успевает раньше.
Я распахиваю глаза и вижу себя, стоящую ровно на краю световой границы, повернутую к окну, а значит, очень хорошо освещенную! И его… на коленях передо мной! И мое непроизвольное "ах!" вырывается ровно в тот момент, когда он втягивает в рот сосок, а горячая ладонь ложится на мою ягодицу. И очень скоро я перестаю понимать, что именно мне нравится больше — его губы и язык на моей груди или эта совершенно бессовестная рука, которая мнет и гладит, сжимает и оттягивает в сторону… легко касаясь нежной кожи между…
Переступив с ноги на ногу, я чувствую влагу между ног! А ведь он еще даже не коснулся там! А что если… я ведь так мало знаю его… А вдруг он неспроста так настойчиво трогает меня сзади? Мне становится страшно — подобного я никогда раньше не пробовала и была не уверена, что хочу испытать. И в тот момент, когда один его палец касается отверстия, я вся сжимаюсь и кладу руки на его плечи, чтобы оттолкнуть.
— Эмма, — шепчет он, касаясь губами груди. — Я ничего не сделаю против твоей воли. Доверься мне.
И подчиняясь Пашиным рукам, я ложусь на диван. Эти ласковые, умелые руки раздвигают мои ноги, согнув в коленях, а потом он, видимо недовольный таким моим положением, легко, будто я совсем ничего не вешу, за бедра подтягивает меня к краю дивана! И, затаив дыхание, я со стыдом и страхом, но и возбуждением тоже, смотрю, как он вновь становится на колени на пол и устраивается между моих ног!
Ощутимо дергаюсь, когда кончик языка касается ровно того места, которое изнывает от желания, от ожидания прикосновения! И очень скоро забываю обо всем на свете — о детях в соседних комнатах, о своих глупых страхах, о завтрашнем дне… Меня больше не пугают пальцы, ласкающие, кажется, везде. Трогающие все, до чего могут добраться, массирующие, осторожно проникающие внутрь, гладящие, пощипывающие… Наоборот, я с ума схожу от этих пальцев… И, разгоряченная, расслабленная, даже кажется, подставляюсь ему, потому что чувство приятной наполненности, а вовсе не ожидаемой мною боли, дарит его палец внутри, там, где всегда для меня было слишком…
И я очень быстро подхожу к краю! Слишком быстро… Но стоит только непроизвольно вцепиться в его волосы и легко потянуть вверх, как Паша дает мне то, что нужно больше всего сейчас — врывается твердой плотью, заполнив до отказа. И первый стонет в мой открытый в немом крикет рот…
… - Дом. Не хочу квартиру!
— Но дом — это очень дорого, — несмело возражаю я. И поверить не могу, что это он для нас хочет купить! С нами жить хочет! — Хотя, если продать мою квартиру…
В душе я вовсе не желаю ее продавать, потому что это — дом моих детей, тот, где Кирилл жил с отцом, который подарен матерью Андрея. Я не знаю, имею ли я моральное право продавать… Но с другой стороны, мне хочется внести свой вклад, раз уж речь идет об общем доме. И в очередной раз я поражаюсь этому мужчине, когда он говорит:
