Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 115
– И зачем было врать в первый раз? – Джинни улыбнулась, взяла его руку и поцеловала шрам. – Я бы еще поняла, если бы ты сочинил эту историю с дракой, чтобы похвастаться, как ты отделал первого школьного хулигана, но ты ничего такого не говорил.
Да, он такого не говорил, и у него не было ни малейших проблем с Дагги Вентвортом. Во-первых, Даг сам по себе был вполне добродушным, веселым увальнем. А во-вторых, с чего бы он стал обращать внимание на какого-то мелкого семиклашку по имени Чак Кранц?
Но тогда почему он соврал в первый раз, если не для того, чтобы выставить себя героем вымышленной истории? Потому что шрам был действительно важен, но совсем по другой причине. Шрам был частью истории, которую Чак не мог рассказать никому, пусть даже на месте старого викторианского дома, где прошло его детство, уже давно стояли многоквартирные высотки. На месте викторианского дома с привидениями.
Шрам значил больше, чем просто шрам, и Чак окружил его вымыслом, чтобы придать ему больше значения, не раскрывая истинного его смысла. Звучало не слишком логично, но это лучшее, что был способен измыслить его разрушающийся мозг, пораженный глиобластомой. Он наконец рассказал жене правду о происхождении шрама, а больше ей знать и не требовалось.
10
Дедушка Чака, его зэйдэ, умер от сердечного приступа через четыре года после того достопамятного осеннего бала. Это случилось на ступенях публичной библиотеки, куда Алби Кранц пришел сдавать «Гроздья гнева», книгу, которая, как он сказал, осталась такой же прекрасной, какой он ее запомнил. Чак учился в одиннадцатом классе, пел в школьной рок-группе и танцевал, как Джаггер, во время инструментальных проигрышей.
Дедушка оставил ему все, чем владел. Земельный участок при доме, когда-то довольно обширный, значительно сократился с тех пор, как дедушка вышел на пенсию, но денег, вырученных с продажи, хватило Чаку на оплату всего обучения в университете. Чуть позже он продал и сам особняк, и они с Вирджинией купили себе другой дом (небольшой, но в хорошем районе, с уютной задней комнатой, идеально подходившей для детской), куда переехали сразу после медового месяца в горах Катскилл. Без дедушкиного наследства Чак – тогда просто стажер в Трастовом банке Среднего Запада, скромный кассир-операционист – никогда не сумел бы купить такой дом.
Когда зэйдэ не стало, Чак наотрез отказался переезжать в Омаху к родителям мамы.
– Я вас люблю, – сказал он, – но я здесь вырос и хочу здесь остаться до поступления в университет. Я не ребенок, мне семнадцать лет.
Они оба уже давно вышли на пенсию, и в Небраске их ничто не держало. Они сами переехали к Чаку и прожили с ним чуть больше полутора лет, пока он не окончил школу и не уехал учиться в Иллинойский университет.
На дедушкины похороны они не успели. Дедушка хотел, чтобы все прошло быстро, а им надо было сначала завершить дела в Омахе. Чак не страдал от их отсутствия. Его окружали друзья и соседи, которых он знал намного лучше, чем родителей своей мамы. За день до их приезда он наконец вскрыл конверт, несколько дней пролежавший на столике в прихожей. Его прислали из похоронного бюро Эберта – Холлоуэя. Внутри были личные вещи Алби Кранца – по крайней мере те вещи, что лежали в его карманах, когда он упал замертво на библиотечных ступенях.
Чак разложил их на столике. Несколько мелких монеток, вскрытый пакетик с леденцами от кашля, перочинный ножик, новенький мобильный телефон, который дедушка только-только купил и не успел толком освоить, и кожаный бумажник. Чак поднес бумажник к лицу, вдохнул запах старой, потертой кожи, поцеловал его и расплакался. Теперь он стал сиротой уже по-настоящему.
Среди вещей был и брелок с дедушкиными ключами. Чак подхватил его за колечко указательным пальцем правой руки (с белым шрамом-полумесяцем на тыльной стороне кисти) и поднялся по темной короткой лестнице, ведущей в башню. На этот раз он не просто потрогал висячий замок. Повозившись с ключами, он нашел нужный, отпер замок и открыл дверь. Невольно поморщившись, когда дверь заскрипела на старых несмазанных петлях, Чак шагнул внутрь, готовый ко всему.
11
Но там не было ничего. Комната оказалась пустой.
Она была маленькой, круглой, не больше четырнадцати футов в диаметре. Может быть, и того меньше. Единственное окно прямо напротив двери покрывала плотная корка грязи, копившейся годами. Хотя на улице сияло солнце, свет, проникавший в окно, был рассеянным, бледным и тусклым. Стоя на пороге, Чак осторожно сдвинул ногу вперед и надавил носком на дощатый пол, как человек, собравшийся искупаться в пруду и боязливо пробующий воду ногой, не слишком ли она холодная. Доска не скрипнула, не просела. Он шагнул, готовый в любую секунду отпрыгнуть обратно, если пол начнет проседать, но пол был вполне крепким. Чак подошел к окну, оставляя цепочку следов в густой пыли.
Дедушка врал, что пол в башне прогнил, но насчет вида из окна он говорил чистую правду. Действительно ничего интересного. Зеленые насаждения, за ними – унылое здание торгового центра, еще дальше – железная дорога, по которой в сторону города шел «Амтрак» с пятью пассажирскими вагонами. В это время дня, когда утренний час пик уже завершился, в вагонах наверняка было почти пусто.
Чак стоял у окна, пока поезд не скрылся из виду, потом вернулся к порогу по собственным следам. Обернувшись, чтобы закрыть дверь, он увидел посреди круглой комнаты кровать. Не просто кровать, а больничную койку. На ней лежал человек. Кажется, без сознания. Рядом не было никаких аппаратов, но Чак все равно слышал размеренное, непрерывное бип… бип… бип. Наверное, это был кардиомонитор. Сбоку от койки стояла тумбочка, вся заставленная какими-то кремами и лосьонами, среди которых виднелись очки в черной оправе. Глаза человека на койке были закрыты. Его правая рука лежала поверх одеяла, и Чак безо всякого удивления разглядел белый шрам-полумесяц на тыльной стороне кисти.
В этой комнате дедушка Чака – его зэйдэ – видел свою жену, лежащую мертвой среди рассыпанных по полу буханок хлеба, которые она уронила, когда, падая, схватилась за полку. Ждать – это хуже всего, сказал дедушка. Ты сам поймешь, Чаки.
И теперь началось его собственное ожидание. Долго ли оно продлится? Сколько лет человеку, лежащему на больничной койке?
Чак хотел подойти поближе и рассмотреть получше, но видение уже исчезло. Ничего не осталось: ни человека, ни койки, ни тумбочки. Невидимый кардиомонитор издал последнее, еле слышное бип и умолк. Человек не поблек, не рассеялся в воздухе дымом, как делают призраки в фильмах; он просто исчез, утверждая этим исчезновением, что его не было вовсе.
Да, его не было, подумал Чак. Я буду настаивать, что его не было, и проживу свою жизнь до конца, а когда будет этот конец, мне неведомо. Я прекрасен, у меня есть законное право сказать о себе: я прекрасен – и в меня помещается много всего.
Он закрыл дверь и запер ее на замок.
Будет кровь
В январе 2021 года Конрадам, живущим по соседству с Андерсонами, принесли маленький конверт с прослойкой из пузырьковой пленки, адресованный детективу Ральфу Андерсону. Но Андерсоны в полном составе надолго отбыли на Багамы: появилась возможность продлить рождественские каникулы, спасибо бессрочной забастовке учителей в округе, где они проживали. (Ральф настоял на том, чтобы его сын Дерек взял с собой учебники; Дерек охарактеризовал сие «гротескным бредом».) Конрады согласились пересылать корреспонденцию Андерсонам до их возвращения во Флинт-Сити, но на этом конверте отправитель написал большими буквами: «НЕ ПЕРЕСЫЛАТЬ ДО ПРИБЫТИЯ». Вскрыв конверт, Ральф обнаруживает флешку с названием «Будет кровь», первой частью давней журналистской присказки: «Будет кровь – будет рейтинг». На флешке – папка с фотографиями и голосовыми спектрограммами и некое подобие аудиоотчета, или голосового дневника. Флешку отправила Холли Гибни, с которой детектив проводил расследование, начавшееся в Оклахоме и закончившееся в техасской пещере. То самое расследование, что полностью изменило представление Ральфа о реальности. Последние слова голосового дневника Холли датированы 19 декабря 2020 года. Ее дыхание срывается.
Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 115
