1
Вспышка. Словно взрыв в голове — ножом по глазам и битое стекло в мозгах. Потом темнота. Качнулась на сиденье — под ней заскрипело дерево.
Моргнула. Еще раз. По внутренней поверхности век распространилось горячее оранжево-голубое сияние. По щекам текут слезы.
Пожалуйста…
Она делает судорожный вдох через забитый соплями нос. Запах грязи, прокисшего пота, пыли и чего-то мерзкого — как будто мышь застряла за кухонной плитой. Маленькое пушистое тельце, невидимое в темноте, протухшее и покрытое плесенью, поджаривающееся каждый раз, когда включают плиту.
Пожалуйста… Рот произносит это слово под склеивающим его куском клейкой ленты, и наружу выходит только сдавленный стон. Плечи болят, руки скручены за спиной, в запястьях и лодыжках острая боль от стягивающих их кабельных хомутов, которыми они накрепко притянуты к деревянному стулу.
Она закидывает голову и, моргая, смотрит на потолок. Комната начинает медленно проясняться: голые деревянные балки, почти черные от копоти; лампа дневного света, жужжащая, как осиное гнездо, запертое в стеклянной трубке; покрытые грязью стены; громадная камера на треноге.
Потом шум. Он поет, запинаясь, «С днем рожденья тебя», и слова выходят исковерканными, как будто он боится неправильно их произнести.
Полная хрень. Совершенно натуральная хреновейшая хрень. Не наступил еще ее день рождения — целых четыре дня до него…
Еще один судорожный вздох.
Не может этого быть. Это ошибка.
Она смаргивает слезы и пристально смотрит в угол. Он готовится к заключительному аккорду — опустив голову, еле слышно бормочет какие-то слова. Но ноет он не ее имя, чье-то другое. Андреа.
О, слава богу.
Он ведь это понял, правда? Что это ошибка? Что она не должна здесь находиться — здесь Андреа должна находиться. Это Андреа должна быть привязана к стулу в мерзкой комнатушке, полной грязи, пауков и вони от дохлых мышей. Он ведь понимает.
Она пытается сказать ему об этом, но рот заклеен клейкой лентой, и выходит одно лишь мычание.
Она не Андреа.
Она не должна здесь быть.
Он снова становится за камеру, пару раз откашливается, прочищая горло, делает глубокий вдох и облизывает губы.
— Скажи «сыр»! — Его голос звучит как у ведущего в детской телевизионной передаче.
Еще одна вспышка, наполняющая ее глаза жгучими белыми точками.
Это ошибка. Он должен это видеть. У него совсем не та девочка, ее он должен отпустить.
Она мигает. Пожалуйста. Это нечестно.
Он выходит из-за камеры и трет рукой по ее глазам. Потом какое-то время смотрит на свои ботинки. Еще раз глубоко вздыхает.
— Подарки для именинницы! — С грохотом ставит обшарпанную коробку с инструментами на шаткий стол, стоящий рядом с ее стулом. Стол покрыт коричневыми пятнами. Как будто кто-то много лет назад разлил на него «Райбину».[2]
Но это не «Райбина»…
Ее губы сжимаются под клейкой лентой, из-за слез комната расплывается. Воздух, застрявший у нее в горле, превращается в короткие, резкие, дрожащие рыдания.
Она не Андреа. Это ошибка.
— У меня… — Небольшая пауза, пока он переступает с ноги на ногу. — У меня есть нечто особенное… только для тебя, Андреа.
Он открывает ящик с инструментами и достает клещи. Ржавые металлические зубья сверкают в полумраке.
Он не смотрит на нее, он горбится и надувает щеки, как будто его вот-вот должно вырвать. Вытирает рот рукой. Снова пытается выдавить улыбку:
— Ты готова?
иногда лучше не знать
Понедельник, 14 ноября
2
Из стоящего на кухонном рабочем столе радио бубнит радиостанция «Олдкасл ФМ».
— …правда, это было клёооооово? У нас на часах восемь двадцать пять, и с вами Великолепный Стив со своей передачей «Завтрак за Рулем, или Утренняя Бонанза»! — Скрипучий автомобильный гудок, нечто в стиле клаксона старомодного кабриолета.
Я отсчитал десятками и пятерками тридцать пять фунтов и бросил их на письмо с напоминанием из Управления связи. Потом покопался в кармане и добавил недостающую сумму мелочью. Сорок фунтов восемьдесят пять пенсов. Этого вполне хватит, чтобы письма от Ребекки перенаправляли на мой почтовый ящик еще один год.
