Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 48
Читаю это письмо и поражаюсь — что за чушь я писал! Разумеется, никаких 70% уголовников в полку не было. Но и 20% вполне хватало, чтобы придать нашей части своеобразный колорит и держать офицеров в некотором напряжении. Хотя, надо сказать, в нашем полку — в отличие, например, от отдельных автобатов, обслуживающих авиацию, — криминальные происшествия были крайне редкими. Даже и самоволок в сколько-нибудь значительном числе не наблюдалось. Главным самовольщиком был армянин Макарьянц, умевший заводить любовные интриги даже на 77-м разъезде, притом что мы, как помним, стояли от него в семи километрах. Он ухитрялся за ночь сбегать к своей даме — представляю этих дам! — и вернуться обратно в расположение части к подъему.
Окружающая полк криминальная атмосфера в дальнейшем сыграла роль и в моей служебной практике.
Отчего меня так занесло в этом письме? Откуда такое раздражение и фантазии? Думаю, что это отголосок моей досады по поводу афронта, полученного от комполка. И, вполне возможно, сыграли свою роль напряженные на первом этапе отношения с подчиненными, вчерашними товарищами.
В том же письме: «Я взял в библиотеке „Анти-Дюринг", перечитываю с удовольствием». Под влиянием учителя истории Якова Соломоновича Вайсберга, фронтовика, морского офицера, — он долго носил свой китель, а через лысую голову шел глубокий шрам от тяжелого ранения, — мы с моим школьным другом Борей Иовлевым заинтересовались марксизмом. Я внимательно читал воспоминания о Марксе и его биографию. Каким-то образом это сочеталось с Ницше и ницшеанцами вроде д'Аннунцио и Гамсуна. Очевидно, Маркс представлялся сильной личностью. Каковой, впрочем, он и был. А Энгельс в письмах и «Анти-Дюринге» был остроумным и обаятельным.
«Готовиться я обязательно буду (К поступлению в университет. — Я. Г.), и ничем экзамены на чин мне не помешают. Кстати, сейчас сдает эти экзамены 53-й год призыва.
Говорят — ничего сложного. Короче говоря, следующий Новый год, не этот, а следующий, мы встретим вместе».
В это время я стал относительно регулярно заниматься боксом. Разумеется, это были вполне любительские дела. Я мечтал о боксе со школьных лет. В восьмом классе я пришел во Дворец пионеров и попытался записаться в секцию бокса. Меня не взяли, сказали — поздно начинать. Бокс тоже, конечно, от Лондона прежде всего. То, как он писал о боксе, мог писать только человек, сам попробовавший это гипнотизирующее занятие: «Игра», «Лютый зверь», «Кусок мяса», «Лунная долина» и великий «Мексиканец». Сильным боксером был Мартин Иден. Я много читал о боксе перед армией. Читал и перечитывал книгу доктора Непомнящего «Боксеры и бокс за рубежом», которую взял в той же библиотеке Дома книги. Когда попытался ее получить после армии, выяснилось, что кто-то ее не вернул. Знал бы, сам бы так поступил...
Константин Иванович Непомнящий был спортивным врачом. Именно ему удалось в конце двадцатых годов убедить советское руководство не запрещать бокс как буржуазный вид спорта. В репортажах о боях в Америке, которые приводит Непомнящий, фигурировал и Джек Лондон как зритель и друг боксеров.
Джек Лондон был постоянным персонажем нашей переписки с братом, интеллектуалом-отличником, окончившим школу с золотой медалью, которого я пытался обратить в свою сурово-спортивную веру.
В письме от 9 августа 1956 года он писал: «Тебя удивляет, что я обратился к тебе, как к одному из советчиков в книжном вопросе. Во-первых, потому, что ты довольно много читал и знаешь, хотя примерно, какие книги можно достать,—я, кстати, собираюсь ходить в библиотеку Дома книги, во-вторых, мне интересно прочесть пусть не все, те книги, которые читал ты, в-третьих, тебе хорошо известно содержание нашего шкафа, в-четвертых, чем больше книг я прочту, тем лучше, а для того, чтоб прочесть, надо знать названия, и чем больше, тем лучше».
Как всегда, мой четырнадцатилетний братец не удержался от иронии: «Может, ты прочел что-нибудь интересное, найденное в тайге».
А дальше начинался традиционный лондоновский сюжет.
«Тебя, наверно, не устроят мои писания насчет „Идена" . Иден забрался слишком высоко, слишком, разумеется, с точки зрения пользы для его здоровья, и рассмотрев мир, так сказать, с головы до ног и не увидев ничего хорошего и увидев очень много плохого, счел за благо утопиться. Вот в том, есть ли это выход, в том, можно ли переделать мир так, чтобы он был подходящ для Идена и ему подобных, и заключается вопрос, на который я хочу найти ответ. Думаю, что в этом вопросе Лондон был не согласен с Иденом, судя по его статьям (которые помещены в собрании сочинений), по другим его романам, которые я читал, и в частности по „Майклу, брату Джерри" . Я прочел „Лунную долину" и „Лютого зверя". Это, в особенности последнее, конечно, слабее „Идена". Теперь из того, что имеется в этом собрании сочинений, мне надо прочесть „Маленькую хозяйку" и „Морского волка", но я его очень хорошо помню с тех пор, как ты читал его маме. (Стало быть, в своем увлечении я еще и нашу маму, которой все это было чуждо, мучил чтением вслух наиболее жестокого романа Лондона.—Я. Г.)
Ну, пора кончать. Боюсь, что такое длинное письмо займет у тебя столько времени, что его не хватит для выполнения служебных обязанностей, и потому, чтобы не портить твою блестящую карьеру, я кончаю.
Майкл, брат Джека (но не Джерри)».
Ни мой личный опыт, ни проповедь Джека Лондона не произвели особого впечатления на моего брата. Недаром он обозначил как наиболее слабую очень выразительную и профессиональную «боксерскую» повесть Лондона, которую я любил и ценил.
Читавший много и с толком — отнюдь не только по моим рекомендациям, — он, в отличие от меня, не пытался реализовать книжные миражи и выстраивать жизнь в соответствии с ними («синдром Мартина Идена»). Повзрослев, он поступал исключительно по своим внутренним побуждениям.
Уже после армии, в университетские времена и позже, я собирал профессиональную литературу о боксе. Так и стоят у меня на полке книги незаурядных наших боксеров Градополова и Огуренкова.
Я стал заниматься боксом всерьез сразу после поступления на филфак Ленинградского университета. Бокс не входил в академическую программу — в академические часы я занимался самбо, — но существовала, тем не менее, сильная секция бокса, работавшая вечерами. Уж не знаю, каких высот достиг бы я в спорте, но судьба распорядилась иначе. После тяжелой травмы на тренировке — по причине собственного легкомыслия и ошибки тренера, переоценившего мои возможности, — мне пришлось бросить и бокс, и самбо.
В нашем полку спорт поощрялся, была своя футбольная команда — любимцы полковника Коротченко, занимавшиеся исключительно тренировками. А бокс воспринимался как воскресное развлечение. Был, правда, и — условно говоря — тренер, азербайджанец Алик. Боксом он и в самом деле на гражданке занимался, но класс его был невысок. Он главным образом демонстрировал (и нас этому учил) длинные размашистые боковые удары, свинги, по классической терминологии.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 48
