Я не полный идиот и хотел было броситься к лестнице, когда хозяин, наконец, вышел из тени, неся в руках деревянный ящичек, явно современной работы и достаточно большой, чтобы в нем поместились кости ступни Артура. Бенлоу опустился передо мной на колени и открыл крышку.
На подложке из шерсти лежал кусочек — не кости, но расколотой деревяшки.
— Вот, — сказал Бенлоу.
— Прикоснитесь.
Я приложил палец к кусочку дерева. Оно было твердым — возможно, дуб — и черным от времени.
— Только представьте, милорд, — сказал Бенлоу, но голос его теперь звучал неестественно и отвратительно льстиво. — Вообразите огромный зал, увешанный стягами и освещенный тысячью факелов. Прислушайтесь, как стены вторят преданиям доблести.
— Не юли передо мной, Бенлоу.
Он закрыл ящичек крышкой и протянул его мне.
— Возьмите, — взмолился он, дрожа нижней челюстью. — Заберите это с собой в Лондон. Прошу вас. Не возвращайтесь назад! Много ли людей в наши дни могут сказать, что возлагали руку на Круглый стол?
Глава 17
БЕЗУМНАЯ ВЕДЬМА
Было далеко за полночь, когда я натянул старое бурое платье и пошел в комнату Дадли посидеть рядом с ним.
Одинокая свеча догорала на столике для воды. Дадли лежал неподвижно и ровно дышал во сне. Вечером он у меня на глазах отхлебнул полкувшина святой воды, морщась от ее металлического привкуса.
Откупорив бутыль с назначенным ему снадобьем, я предусмотрительно понюхал его, будто запах снадобья о чем-то мог мне сказать. Да и кто бы распознал в нем сонную одурь? Ерунда. Я без колебаний напоил Дадли отваром, и он уснул.
Теперь, потеряв сон, я присел на невысокий табурет возле темного окна и завороженно глядел на пламя свечи. Математик и астроном, не знающий геометрии любви и не умеющий начертить траекторию желаний. В особенности своих собственных.
Еще до полуночи я трижды просыпался в пустом и холодном безмолвии трактира, ворочаясь в постели и думая поначалу, что заразился лихорадкой от Дадли. Наконец меня осенило, что лихорадки наступают по разным причинам. Похоже, телесные желанья, подавляемые во времена моей «книжной» юности, теперь прорвались наружу все сразу. В недолгие минуты сна я вновь и вновь видел ее изумрудные глаза, распущенные темные волосы и соблазнительную улыбку кривоватых зубов. Дочь ведьмы.
И я отправлюсь на Авалон, к честнейшей из дев…
…и она исцелит мои раны и излечит меня чудесными травами…
Колдовство… магия… ведовство. Несмотря на заброшенность, скуку и неустроенность этих богатых водами мест, теперь я охотно верил, что некая сила, неизвестная нашим научным знаниям, обитала в этих краях, и кости Артура — далеко не последняя их тайна.
— Хотел рассказать тебе…
Я резко обернулся. Дадли лежал на боку, глаза, казавшиеся выпуклыми в свете свечи, были открыты.
— Как ты, Робби?
— Горло болит, как будто я проглотил кинжал.
— Это пройдет.
— Так говорит твой доктор?
Мое тело затрепетало теплом.
— Она придет ко мне еще раз, — пробурчал Дадли.
— Когда?
— Без понятия, — ответил он, подперев голову рукой. — Знаешь, Джон, а она хорошенькая. Если бы у меня хватало сил приподнять одеяла, она оказалась бы тут, возле меня, раньше, чем ты успел бы сказать… — Не в состоянии подобрать подходящее слово, он опустил голову назад на подушку. — По крайней мере, у меня появилось чувство, что мне не придется торговаться с дьяволом… в ближайшее время.
— Жаль, — сказал я. — Угроза смерти пошла тебе на пользу. Впервые за многие годы ты говорил с такой искренностью.
— Что я сказал?
— Это подождет. Что ты собирался мне рассказать сейчас?
— Я?
— Ты говорил, что хочешь мне рассказать о чем-то.
— Да Бог его знает. — Дадли снова повернулся на спину, заставив пламя свечи содрогнуться. — О… может, о медведях? Я хотел рассказать о травле медведя?
— Не знаю.
— Ну, я тебе все равно расскажу. Королева обожает травлю медведя, хотя эта забава так удручает тебя. С тех пор, как мы были детьми — лет по одиннадцать или двенадцать. Однажды намечалась травля…
— Мы?
— Бет и я. Мы подслушали, как мой отец и мой дядя обсуждали развлечение на вечер. Мы были в саду, прятались за кустами, и мой отец сказал: «Чем будут развлекаться в наше отсутствие женщины и фрейлины?» Он ясно давал понять, что травля зверя исключительно для мужчин, а женщины могут попадать в обморок при виде… фонтанов крови и мяса и испортить мужчинам праздник.
Я поднялся и налил для него воды. Дадли взглянул на меня и скривил лицо.
— Хотя кое-кто из мужчин — половина мужчин — забывают, что… В общем, помню, сидим мы за кустами, и я наблюдаю за Бет. Не забудь, ей всего только одиннадцать лет. Никогда не видел такого упрямства. Топала своей маленькой ножкой, пока ей не позволят прийти посмотреть. И ей разрешили. Бет пошла на травлю медведя… и, хотя время от времени у нее на глаза наворачивались слезы, она ни разу не отвернулась, а под конец хлопала в ладоши дольше и звонче всех мужчин, сидевших вокруг арены.
— Представляю, — ответил я.
— Я думал, тебе будет интересно узнать об этом, — сказал Дадли.
— Многое объясняет.
— Думаю, в тот день, — тихо произнес Дадли, — я видел в ее глазах предчувствие уготованного для нее самой судьбой места в мире мужчин. Не оставалось ничего иного, кроме как восхищаться мужеством девчонки.
Хотелось бы знать, почему он никогда не рассказывал мне об этом раньше. Быть может, он испытывал передо мной чувство долга за спасение — в очередной раз — от преждевременной смерти. Хотя в действительности за это следовало благодарить Элеонору Борроу. Ведьму.
— Боже, почему я так ослаб, Джон? Еле доношу задницу до горшка.
— Только не рассчитывай, что я буду держать его для тебя. — Я вспомнил о Бенлоу и содрогнулся.
— Ладно, не буду. — Дадли выдавил слабую улыбку. — Так кто она на самом деле?
— Доктор?
— У докторов не бывает пухленьких титек. Доктора — бледнолицые, скучные ублюдки, у которых… так она еще здесь, в трактире?
— Не знаю, где она. Я… пытался ее разыскать.
Я спросил у Ковдрея, где она живет, и он послал за ней одного из мальчишек, однако тот вернулся и сказал, что дома никого нет. Потом я пробовал найти Мартина Литгоу, чтобы узнать, говорил ли он с кузнецом, но Мартин к тому времени еще не вернулся, и мне пришлось ужинать одному в окружении местных почитателей сидра.
— Какого черта мы с тобой делаем в этой дыре, Джон? — спросил Дадли. — Напомни-ка мне.
