Нетрудно догадаться, как пятидесятилетний Аврам с высоты достигнутого им уровня духовности взглянул на беспросветную дичь обывательского сознания, с которым ему вдруг пришлось столкнуться лицом к лицу.
«Едва Аврам переступил порог дома Тераха, сердце его воспылало гневом – ему, преданному ученику Шема, был ненавистен сам вид идолов, стоявших в доме Тераха, не говоря уже о ритуалах, которые совершались вокруг них. И поэтому, как только Терах отправился во дворец царя, Аврам разбил все статуи и уселся посреди домашнего храма, дожидаясь возвращения отца».[62]
Предстояло тяжелое объяснение с отцом. Чтобы хоть как-то «подсластить пилюлю» и, вместе с тем, продемонстрировать нелепость отцовского идолопоклонства, любящий сын придумывает забавную версию случившегося: драку деревянных болванчиков из-за миски супа.
«О великие боги, что случилось с идолами?! – воскликнул Терах, увидев разгромленный храм.
Ничего особенного, отец, – спокойно ответил Аврам, – просто они передрались за миску супа, которую я предложил главному из них.
Не болтай глупостей, идолы не едят и не дерутся…
Вот как, – с притворным удивлением сказал Аврам. – Если ты знаешь, что они мертвы, зачем ты им служишь?!».[63]
Устная традиция представляет еще одну версию в сюжете «Аврам и идолы Тераха», которая также обыгрывается в виде лубочных сцен в стиле традиционного райка.
«Терах занимался изготовлением идолов, которыми торговал на базаре. Однажды он поручил продажу своего товара Авраму. Подходит на базаре человек к Авраму и спрашивает:
Не найдется ли для меня подходящего бога?
А тебе какого надо? – спрашивает Аврам.
Видишь ли, – отвечает тот, – я богатырь и хотел бы приобрести себе бога богатыря.
Аврам снял истукана, помещавшегося выше остальных, и говорит:
Вот этот самый для тебя подходящий.
Но разве он богатырь?
Глупец! – отвечает Аврам. – Уж таков порядок среди идолов: который поставлен выше остальных, тот богатырем и слывет.
Когда этот человек собирался уходить со своей покупкой, Аврам остановил его вопросом:
Скажи, сколько тебе лет?
Семьдесят.
И тебе, прожившему на свете семьдесят лет, не стыдно воздавать божеские почести идолу, сделанному день назад.
Покупатель с презрением бросает идола, берет обратно деньги и уходит.
Подошла женщина и передала Аврааму, в дар идолам, полную миску тонкопросеянной муки. Взял Аврам палку, разбил всех идолов, кроме одного самого крупного, которому и вложил в руки палку. Приходит отец и спрашивает:
Как это произошло? Кто это сделал?
Расскажу, – отвечает Аврам, – ничего от тебя не скрывая. Дело было так: принесла женщина миску с мукою и просит принести в жертву идолам. Стал я совершать, как следует жертвоприношение, а идолы и завели спор между собою, – один кричит: «я хочу поесть раньше», а другой: «нет, я раньше!» Но тут встал самый крупный идол и – видишь – разбил все.
Но ты издеваешься надо мной, – закричал отец, – разве способны эти…
Да? Так вдумайся же сам, отец, в слова свои…».[64]
Как видим, в этой забавной агадической сценке Терах совсем не похож на крупного сановника, каким он предстает в ряде других источников. Действие разворачивающееся в лучших традициях народного райка, кукольного балагана, происходит на базаре. Живо представляешь себе бойкого и хитрого Петрушку-приказчика, туповатого увальня «богатыря», простодушную бабку с миской муки, недалекого и невежественного воротилу-купца… Но в тоже время эти внешне непритязательные байки рассказывают нам о начале многотысячелетней борьбы не на жизнь, а на смерть между сторонниками монотеизма и идолопоклонства, борьбы, на протяжении многих тысячелетий ставшей двигателем духовного становления человечества. Перед нами в балаганной форме развертывается ключевой конфликт истории: человек против бездушной идеологической машины тоталитарного государства.
В чреде трагических событий, связанных с рождением сына, Терах показал себя человеком отважным, готовым противопоставить жестокому повелителю волю, решимость и изворотливость опытного царедворца. Но тогда речь шла о спасении безвинного ребенка от самодурства тирана. Теперь же страшное преступление, которое совершил Аврам, было очевидным и дерзким. Терах фактически стал свидетелем самого страшного преступления, которого тирания ни при каких обстоятельствах не может ни простить, ни оставить безнаказанным: бунте против идеологических основ государства. Как бы ни было Тераху тяжело, он, по-видимому, без колебания арестовал своего сына и отправил во дворец. Совершенно очевидно, что и это был поступок отважного человека: меньше всего идейный борец с инакомыслием в этот момент думал о своей жизни. Терах сознательно шел на смертельный риск; ему предстояло непростое объяснение с Нимродом по поводу своего участия в событиях полувековой давности, когда несчастный отец не просто ослушался тирана, но и прямо обманул его. Вряд ли это могло сойти ему с рук. И тем не менее…
«Повел Терах сына на суд к Нимроду»,[65] – свидетельствует Агада. Вероятно, это все же был не суд, а предварительное следствие.
Как обычно, первый вопрос призван установить личность подозреваемого в преступлении…
«Это ты есть Аврам, сын Тераха?»[66]
Видимо, Аврам не стал отрицать этого очевидного факта… Следующий вопрос Нимрода прямо касается сути преступления, которое согласно формальному праву подозреваемый должен еще подтвердить, т. е. принять на себя вину, которую инкриминируют ему должностные лица…
«…Отвечай же мне: разве не известно тебе, что я господин над всем творением, и солнце, и луна, и звезды, и планеты, и люди – все движется волей моей. Как же ты дерзнул священные изображения уничтожить?».[67]
Как видим, второй вопрос Нимрода вытекает из первого: главное преступление Аврама он видит все-таки не в практическом уничтожении идолов, среди которых главным, без сомнения, было «священное изображение» самого царя, а отрицание общепринятого идеологического постулата «я господин над всем творением». Аврам сразу понял, к чему ведет дело царь, и приступил к формальной защите с помощью логической схемы опытного казуиста. Нет сомнения, что Терах как свидетель обвинения был допущен к участию в следственных действиях и, вероятнее всего, находился в той же комнате. Есть все основания полагать, что все оправдательные аргументы Аврам обращал не столько к Нимроду, сколько к своему отцу.
