Взяв документ, он выбрался в зал библиотеки и стал лихорадочно перелистывать слипшиеся, заплесневевшие и местами даже сырые страницы.
В журнале были только методические заметки, планы уроков и другая рутина. И только в самом конце, когда надежда уже практически растаяла, Инюшкин наткнулся на вложенный лист бумаги, исписанный детским почерком. Это оказалась объяснительная записка ученика 4Б класса Тимофея Потребенько. В ней непривычным для ребенка канцелярским слогом докладывалось о несчастном случае, происшедшем с тов. Октябревой 10 декабря.
Утром школьники вместе с учительницей рисования всем классом ходили на Советскую площадь смотреть взрыв собора. Уже когда разбился колокол и все стали хлопать в ладоши, Инесса Ивановна неоднократно повторяла:
Вернувшись в школу, учительница попросила сделать рисунки на тему предстоящего праздника и пообещала, что и сама нарисует такую же иллюстрацию. За 10 минут до конца урока Инесса Ивановна потеряла сознание. Тимофей как председатель совета отряда призвал товарищей не паниковать и позвал на помощь учителей. Те отнесли товарища Октябреву в медпункт. Школьная медсестра не смогла привести практикантку в чувство, после чего была вызвана карета «Скорой помощи», и по приезде вышеозначенной санитары забрали тов. Октябреву и увезли в больницу «Скорой помощи» № 3.
Однако пионеры обнаружили на учительском столе странный рисунок, нарисованный тов. Октябревой. Было решено показать его медсестре, потом пионервожатой и наконец учителям. Интереса рисунок не вызвал. В итоге третьеклассники решили, что приложат рисунок к журналу с пояснительной запиской.
Закончив читать, Дмитрий Николаевич лихорадочно перелистнул несколько страниц журнала и нашел рисунок, о котором, видимо, и шла речь. То, что он на нем увидел, повергло преподавателя в трепет, и по спине стали расползаться ледяные мурашки.
Глава восьмая
На первый взгляд в рисунке не было ничего необычного – с виду раскрашенная разными цветами снежинка. Однако чем дольше Дмитрий Николаевич ее рассматривал, тем больше убеждался, что с ней что-то не так.
Линии, из которых состоял рисунок, были неоднородными и больше походили на паучьи лапы. Все штрихи были словно покрыты ворсинками, каждая из которых шевелилась в своем собственном ритме, нагоняя дурноту.
Да и вообще в этой снежинке не было привычного изящества и симметрии. Каждый изгиб, каждое соединение странно дисгармонировало. Казалось, что все детали переломаны и соединены в злом, болезненном, ненормальном порядке.
Кусочки этой непонятной мозаики Октябрева выкрасила в разные тошнотворные цвета. Притом сделано это было карандашами, хотя в пояснительной записке Тимофея Потребенько говорилось, что рисовала учительница пером (эта фраза была даже несколько раз подчеркнута. Видимо, для третьеклассника это был еще один странный факт). Но следов чернил на бумаге не оказалось.
Цвета между собой тоже не сочетались. Инюшкин бы сказал, что они противоречат друг другу, хотя подобное утверждение совсем не подходило к рисунку.
Если бы преподавателя спросили, какое впечатление у него вызывает эта снежинка, он бы не задумываясь сказал, что она больна. Или мутировала. Яркие пятна краски расползались по листу замершими червяками. Смотреть на них было неприятно.
Дмитрий Николаевич не мог сказать, как долго он разглядывал странный рисунок Инессы Октябревой. Изображение затягивало и отталкивало одновременно, совершенно искажая не только чувство времени, но и все остальные ощущения. В конце концов у Инюшкина начала кружиться голова, а виски сдавило тисками. Ему пришлось зажмуриться и приложить усилие, чтобы опустить руку с изображением.
– Чертовщина какая-то, – пробурчал он, морщась от резкой головной боли.
Однако последний взгляд, брошенный на рисунок, натолкнул его на одну догадку, которую необходимо было проверить. Как-то уж очень ворсисто выглядели «лапки» этой снежинки. И ворсинки эти как раз не казались бессистемными – в отличие от общего вида картинки.
– Нужна лупа.
Дмитрий Николаевич собрался подойти к Марковой и спросить, нет ли у нее увеличительного стекла, но, когда уже сделал шаг, мир вокруг мигнул и на него накатила тошнота. Приступ был таким сильным и внезапным, что Инюшкину пришлось замереть на месте и несколько раз сглотнуть, чтобы его не вырвало прямо на пол библиотеки.
– Да… что… же… такое… происходит? – После каждого слова учитель вынужден был резко втягивать воздух, подавляя рвотные позывы. Так плохо ему еще никогда не было. И самым неприятным в этом неожиданном недомогании была его полная необъяснимость. – Может, пылью надышался…
Успокоив себя этой логичной, в общем-то, мыслью, Дмитрий Николаевич подошел к столу библиотекаря. Она сидела, раскладывая формуляры, и тихонечко напевала под едва слышные звуки, доносящиеся из радиоприемника:
– Зима, холода, одинокие дома. Моря, города, все как будто изо льда…
– Ольга Николаевна, – позвал слабым голосом Инюшкин.
Маркова вздрогнула и выронила очередной формуляр.
– Ох! Ну вы меня и напугали, Дмитрий Николаевич, – нервно хихикнула женщина. – Подкрались, как привидение прямо.
– Простите. Я не хотел.
– Да что уж…
– Ольга Николаевна, а у вас лупы случайно нет? Мне тут надо кое-что рассмотреть получше.
– Да-да. Где-то была. Сейчас.
Библиотекарь стала открывать ящики стола, ворошить там бумаги и всякие канцелярские мелочи и наконец извлекла складную лупу в черной пластиковой оправе и со складной ручкой.
– Вот, держите. – Маркова усмехнулась и как-то особенно пристально взглянула на своего собеседника. – Этой лупе лет, наверное, больше, чем мне. От предшественницы досталась… Дмитрий Николаевич, что-то вы очень бледный. Вы себя хорошо чувствуете?
Инюшкин протянул чуть подрагивающую руку и взял лупу:
– Спасибо… Да меня что-то мутить начало пару минут назад, видно пылью в кладовке надышался. Но ничего страшного. Не переживайте.
