Разумеется, она поедет в Эшден, первым же поездом, и выяснит, что там стряслось. В голове закрутились мысли, но не тревожные, а самые что ни на есть обычные. Поездка займет целый день, значит, надо что-то оставить Джефри и Питеру на ужин и написать записку, куда она укатила. Еще записку посыльному из прачечной, мойщику окон и этому мастеру, который уже шесть недель никак не придет посмотреть бойлер и непременно заявится сегодня. Да, и сказать Эйлин, что сегодня зайти покормить Фудзи-горку не получится, пусть поищет кого-нибудь другого. Если повезет, можно еще успеть застать ее дома.
Не успела. Дверь открыл Бэйзил в темно-красном шелковом халате, очень довольный собой и с очень хозяйским видом. Он внимательно выслушал Розамунду, сложности с Фудзи-горкой оставил без внимания, но сразу предложил отвезти ее в Эшден.
— Мне надо встретиться с одним парнем в Рочестере, — объяснил он. — Ваш Эшден как раз по дороге, а для меня даже хорошо прибыть пораньше — будет шанс сориентироваться на местности, прежде чем приниматься за дела.
Чем, собственно, занимается Бэйзил, Розамунда так до сих пор и не знала — каждый раз забывала спросить. Может, тогда она правильно разобрала и он действительно «надстройщик настроек», и, может, «надстройщики настроек» должны обедать с парнями в Рочестере, всяко бывает. В любом случае сейчас не время выяснять. Пока Бэйзил одевался, она в очередной раз перепоручила заботу о Фудзи-горке любезным Доусонам.
В десять часов они уже катили на маленькой, фырчащей машине Бэйзила, и всю дорогу он говорил только о ней. Бэйзил был молод, и машина (пусть и ценой-то в каких-то триста фунтов) олицетворяла для него статус и собственную значимость. Ну да бог с ним, пускай самозабвенно, со смаком живописует все машинкины неисправности и как ему удалось с ними сладить, а Розамунда подумает о своем. За утренней суматохой у нее совсем выскочило из головы, что, может быть, она — убийца; сейчас, когда они неслись по хорошо знакомой местности, эта мысль представлялась совершенно смехотворной. Голос Бэйзила успокоительно журчал о смене сцепления или чего-то другого, и Розамунда заново принялась разбираться в своем положении.
На одну коротенькую, но крайне неприятную секунду тяжесть и неохватность накопившихся против нее улик повергли ее в тошнотворный ужас, который так не подходил к солнечному утру… и почти сразу сама эта неохватность предстала перед ней как вызов, как способ проверить свою готовность противостоять обстоятельствам. Найти в себе силы и не поддаться громаде неоспоримых фактов — это знак выздоровления, духовного исцеления. А принятие неопровержимых фактов — своего рода болезнь, от которой она, благодарение Господу, быстро излечивается — не без помощи яркого зимнего солнца. В борьбе один на один с очевидным ей здорово помогали серая юбка и шикарные черные туфли. Убийцы так не одеваются; и не оставляют мужьям и сыновьям холодных ужинов; и их не заботит прачечная и кормление соседской собаки… Все это так не вяжется, что непременно должно существовать другое объяснение. Даже история про австралийского дядюшку-миллионера выглядит более правдоподобно… Правда, к этой истории еще надо как-то присобачить Нору и всех остальных, в том числе четвероклассников из школы Питера, которые утверждают, будто видели мертвое тело у железной дороги. Все эти персонажи, в отдельности и скопом, вознамерились с помощью изощренной лжи свалить вину на Розамунду! Ну допустим, мальчишек можно подкупить или убедить, что, соврав про труп, они спасают родину; но как быть с Норой? Слишком уж она сердобольна, чтобы впутываться в такое дело, и слишком бестолкова — непременно начнет не так врать и не тем людям. Впрочем, может, так оно и было; может, она вовсе и не Розамунде должна была врать? Хотя погодите-ка — что, если наследник австралийских миллионов — Нед, а никакой не племянник-негодяй, женившийся на племяннице Джесси? Сейчас Розамунда совершенно не помнит, каким таким образом племянница Джесси оказывалась втянутой в злосчастную историю. Да и Бэйзил уже во второй раз спрашивает: «Верно ведь?» Самое время уделить немного внимания ему.
А он хотел, чтобы Розамунда прислушалась к звукам, производимым его машиной, к неисчислимому количеству необыкновенно замечательных звуков, каждый из которых о чем-то ему говорил, — но для уха Розамунды они все были абсолютно одинаковыми. Бэйзил вел себя в точности как молодая мамаша, которая радостно демонстрирует успехи своего чада, едва начавшего учиться говорить, и пребывает в счастливом заблуждении, что и все остальные отнесутся к этому лепету как к речи.
Они выехали из дома под яркими солнечными лучами, но к тому времени, как Бэйзил высадил Розамунду возле дома свекрови, стало ясно — снова будет туман. Солнце еще сияло, но уже сквозь дымку; скоро в сгущающемся мраке оно превратится в серебряный диск, а затем и вовсе пропадет.
Розамунда зябко передернула плечами. Было сыро и с каждой минутой холодало. Она пролетела по короткой дорожке, мимо вечнозеленых кустарников и, торопливо позвонив в знакомую старую дверь, услышала, как Джесси сразу, но неспешно двинулась через холл.
— Ах, мисс Розамунда! Приятно вас видеть! — Старая служанка обрадовалась даже больше, чем всегда, и Розамунда сердечно откликнулась:
— Я тоже очень рада тебя видеть, Джесси. Как поживаешь?
— Спасибо, хорошо, мисс Розамунда. А вы, мисс… — Она выдержала паузу, пристально вглядываясь в лицо Розамунды. — Что-то вы не слишком хорошо выглядите, мисс Розамунда, прямо сказать — совсем нехорошо выглядите. Вы что, хворали в последнее время?
Розамунде от участливости Джесси стало не по себе. Конечно, никакой женщине не понравится услышать, что она плохо выглядит, но Розамунде это замечание не просто показалось нелестным — оно почему-то расстроило ее. Пожалуй, и немножко испугало… во всяком случае, свело на нет привычные умиротворение и радость от приезда сюда.
— Со мной все в порядке, Джесси, спасибо, — отмахнулась она. — Погрипповала немножко в начале недели, но сейчас все прошло.
— Стало быть, это был грипп, мисс Розамунда? — На лице Джесси по непонятной причине отразилось великое облегчение. — Вот, значит, почему вы так и не появились в прошлый вторник, когда звонили. А мы-то с миссис Филдинг ломали голову… Но вот что странно, мисс Розамунда, стоило вам позвонить и сказать, что приедете вы, а не та… другая, меня прям сразу как стукнуло — не будет этого, думаю. Вот хоть убейте меня — не будет. И вообще, думаю, странно все это… Но знаете, мисс Розамунда, миссис Филдинг переживала, когда никто не приехал — ни вы, ни та, другая. А я ей говорю: у меня, мол, с самого начала такое чувство, что этим все и кончится.
Розамунда чуть не бросилась старушке на шею. «Та, другая» — какое замечательное, сдержанное, величавое неодобрение заключалось в этом обозначении! Только сейчас Розамунда осознала, до какой степени боялась, что это давно уже «мисс Линди». Добрая верная Джесси, как могла она заподозрить ее в таком вероломстве?
Из гостиной появилась старшая миссис Филдинг.
— Ну вот и ты, Розамунда! — воскликнула она. — Как там, подмораживает? Заходи скорей, дорогая, погрейся. Джесси, кофе, пожалуйста, на двоих. Крепкого и горячего.
