Жизнь изнашивается, она не так приятна на вкус, она скребет по душе, разбивая в осколки наши мечты. Поговорить об этом с кем-то невозможно. Невозможно ни с кем поделиться тем, как нам хотелось бы расстаться с этой жизнью и поменять ее на другую, но мы не знаем, как это сделать. Как сказать своим близким: ваша любовь дала мне жизнь, сейчас она убивает меня. Как сказать тем, кто вас любит, что они вас не любят?
Итак, если один начинает меняться, развиваться, пересматривать свой образ жизни, другой (или другие) приходят в ужас: «Ты не такой как прежде, ты изменился (подразумевается, что так не делают, нужно оставаться таким, каким ты был всегда), ты ненормален, не оставляй меня в одиночестве».
Я больше люблю проект «Мой сын», чем его самого…
Прекрасной иллюстрацией к этой драме служит фильм Питера Уира «Общество мертвых поэтов». Отец страстно желает, чтобы его сын стал инженером, а сын, студент последнего курса колледжа, открывает в себе актерский талант и желание играть в студенческой театральной труппе. Отец, убежденный, что невозможно одновременно учиться на инженера и играть в театре, запрещает сыну участвовать в репетициях пьесы, премьера которой должна состояться в конце года. Сын, несмотря ни на что, репетирует и во время спектакля заслуживает шумную овацию всей школы и членов семей, приводя в ярость сидящего в зале отца.
По окончании спектакля отец, ни словом не обмолвившись об успехе и таланте сына, не обращая никакого внимания на восторг публики, силой уводит сына домой, строго читая ему наставления по поводу его будущего: «Мы с матерью выбивались из сил, оплачивая твою учебу, и ты станешь инженером». Его позиция безапелляционна. Сын уходит в свою комнату и стреляется из отцовского револьвера.
Отцу был дороже его проект, чем настоящий сын, при этом он верил, что творит добро, верил, что исполняет свой «суровый долг строгого, но справедливого отца семейства». Отец полагал, что, прислушавшись к сыну, он словно отречется от своего долга. Сын полагал, что, прислушавшись к отцу, он словно откажется от своего таланта. Отец принуждал, сын убегал. Контакта не было. Им трагически не хватало друг друга.
Я часто наблюдаю, особенно у супружеских пар, что многие «имеют виды» на партнера, у них есть своя концепция или теория брака или семейной жизни, которой они дорожат больше, чем партнером!
Если один начинает совершенствоваться, пересматривать концепцию, корректировать теорию, все внимание другого направлено не на то, чтобы выслушать партнера, понять, полюбить в развитии или самому попробовать измениться. Нет, все внимание направлено на то, как сохранить свой проект, как сделать так, чтобы партнер вел себя в соответствии с базовой концепцией, как ни на йоту не отступить от теории.
Жаклин пятьдесят один год. Она пришла на консультации одна, совершенно выбитая из колеи уходом своего мужа, с которым прожила в браке двадцать пять лет. Сразу же она сказала мне, что для нее брак – это святое, и не может быть речи о том, чтобы развестись. «Когда люди женятся, это на всю жизнь», – заявила она мне.
Через несколько сеансов, видя, что она регулярно возвращается к этому моменту и настаивает на нем, я попытался определить, какие потребности скрываются за этой установкой. (Снова привожу пример в кратком изложении.)
– Жаклин, когда вы говорите: «Для меня брак – это святое, мы не разведемся, женятся на всю жизнь (Н)», вы печалитесь оттого, что вам нестерпима мысль о разводе (Ч)? Вам хотелось бы вернуть близость другого человека, насладиться доверием и искренностью, радостью быть вместе (П)? Именно это печалит вас?
Она смотрела на меня со слезами на глазах, а я, выдержав долгую паузу, продолжил:
– Вам близко то, о чем я говорю?
Я думал, она скажет мне: «Да, именно это я оплакиваю и так хотела бы вернуть». Вместо этого Жаклин заявила мне:
– Я потрясена, потому что за двадцать пять лет совместной жизни я ни разу не испытала того, о чем вы говорите. Я понимаю, что все это время я жила в клетке, и сейчас выбиваюсь из сил ради того, чтобы муж вернулся в эту клетку, вместо того, чтобы попытаться понять его.
В самом деле, всякий раз, когда Жаклин встречалась с мужем, между ними разгорался спор: она чувствовала себя слишком неуверенной из-за того, что клетка развалилась, и не была готова принять происходящее. Чем яростнее она пыталась вернуть себе власть над мужем, возражая ему, упрекая, злясь, тем быстрее он убегал.
Однажды я предложил Жаклин, чтобы я влез в шкуру ее мужа, после чего сказал ей:
– Жаклин, я больше не в силах разыгрывать комедию, не в силах. Двадцать пять лет в маске, я больше так не могу (Ч). Я нуждаюсь в подлинных отношениях, когда я могу быть самим собой, а не «образцовым супругом, хорошо исполняющим все, что нужно». Мне нужна свобода и доверие, я устал от контроля и тотального планирования. Просто я не нахожу слов, чтобы сказать тебе это. Я всего лишь научился скрывать свои чувства и быть любезным, поэтому я давно чувствую себя раздавленным. Теперь я больше не в силах, я ухожу, но это не означает, что я не люблю тебя.
Закончив ролевую игру, я спросил Жаклин:
– Как вы к этому относитесь?
– Это действительно проясняет ситуацию. Я понимаю, какой спектакль мы оба разыгрывали. Я отлично понимаю, что больше любила свой проект совместной жизни, чем нашу совместную жизнь, и воображаемого мужа, а не настоящего. Теперь я вижу, что несу свою долю ответственности, тогда как прежде считала его одного ответственным за свое несчастье.
