Одним из выражений протеста со стороны писателей бума было то, что рассказ как литературный жанр в шестидесятые годы начинает приходить в упадок. Именно роман обладал той специфической почвой, на которой можно было во весь рост показать, что представляет собой роман как таковой, и, с другой стороны, раздробить его на части. Одним словом, мы не затрагиваем сейчас вопроса о том, побудила ли прививка латиноамериканского черенка к романистике данного периода издателей Виктора Сейкса и Карлоса Барраля выработать новые издательские критерии, однако верно то, что все шестидесятые годы продукция этого издательства была представлена почти целиком именами латиноамериканских авторов. Иначе говоря, все то, что представляло собой испаноязычный роман на карте мира, исходило от этих двоих людей. Говоря конкретно, мы имеем в виду такие страны, как Перу (Марио Варгас Льоса), Куба (Г. Кабрера Инфанте и Алехо Карпентьер), Аргентина (Хулио Кортасар и Мануэль Мухика Лайнес), Колумбия (Г. Гарсия Маркес), Мексика (Карлос Фуэнтес), Чили (Хосе Доносо) и Венесуэла (Адриан Гонсалес Леон). Эти девять писателей составляют только часть литературного процесса, начавшегося в 1963 году с достижения Варгас Льосы (в 1962 году он завоевал премию «Библиотека бреве» за роман «Город и псы») и Кортасара с его двумя упомянутыми романами и продолжавшегося до 1968 года, когда роман Хосе Доносо «Коронация» (первое издание вышло в 1956 году) был напечатан в издательстве «Сейкс-Барраль».
Говоря о том, какое место занимал Кортасар среди испаноязычных писателей, необходимо отметить, что и рассказ и роман в те времена находились в состоянии полной неподвижности. Выбор Кортасара с самого начала, как мы уже убедились, был ориентирован на принцип смещения привычных понятий. Не лишнее вспомнить, что, пока Барраль не начал мощный выброс на рынок латиноамериканской литературы, Кортасар был более известен читателям Латинской Америки и гораздо менее читателям Испании. Но правда также и то, что после презентации романа «Игра в классики» он стал восприниматься в кругу писателей Испании, как неотьемлемая часть бума. Узость взглядов и неприятие новаций в области испаноязычной прозы – в этом смысле особенно выделялся Альфонсо Гроссо, который с презрением, свойственным ограниченности, резко осудил начинания латиноамериканских авторов, – явились причиной того, что некоторая часть испанских писателей оттолкнула новое направление. В Испании, если привести конкретный пример, этих авторов называли «поколение 68-го года» (с Хосе-Мария Гельбенсу во главе), которое отступило от литературных образцов поколения 54-го и пошло по следам Хуана Венета,[89] демонстрируя более чем очевидные сомнения по поводу разрушения привычных норм, характеризующих, в общем-то, всех писателей бума и Хулио Кортасара в особенности.
Роман «Игра в классики», с его вариативной структурой, поворотами и контрапунктами, текстовыми разломами, произвольной непоследовательностью, противопоставлением различных миров, с его отрицанием бесспорности причинно-следственных связей, завершил разрушение композиционной модели романа применительно к традиционным формам. Сам Кортасар квалифицировал его как «антироман». Однако писатель очень скоро отказался от этого определения и предпочел ему термин «контрроман», по причинам, которые становятся ясными из следующих его слов: «Не думаю, что эта книга является „антироманом". У этого термина негативный смысл. Это означало бы порочную попытку разрушить роман как жанр, если иметь в виду именно „антироман". Но это не так, напротив, это попытка найти новые формы, новые возможности романа. Я думаю, что форма романа – одна из наиболее плодовитых, и даже в наше время она имеет огромный жизненный потенциал. Трудно даже представить себе, сколько в мире читателей, которые предпочитают роман всем другим жанрам. Но в данном случае речь не об этом. Если кто-то скажет, что эту книгу молено назвать „контрроманом", это будет ближе к истине. Потому что это попытка переиначить и увидеть под другим углом контакт между романом и читателем».
Совершенно ясно, что «Игра в классики» предполагает активного читателя и отказывается от читателя пассивного (печально известного под знаменитым определением читателя-самки). Речь идет о повествовании, обращенном к читателю, о повествовании, окончательно разрушающем классический формат прозы и изобилующем многочисленными вставками культурологического толка, от рассуждений о джазе и поэзии, о живописи, до пассажей о языке глигли, о кино, о Париже как городе, неизменно воспринимающем читателя как соучастника, из-за чего этот роман сразу же стал рассматриваться как культовая книга.
Хотя я и не думал о каких-то читателях конкретно, вся книга – это попытка, и это видно, я полагаю, с самого начала, изменить позицию читателя, который возьмет ее в руки. Позиция человека, читающего роман, обычно пассивна, скажем так: есть некий господин, который написал книгу, а ты ее берешь и читаешь с первой страницы по трехсотую и следишь за сюжетной игрой романа, то есть сохраняешь пассивную позицию, получая готовым все то, что может дать тебе книга, и реагируя на все соответствующим образом. Например, она тебе не понравилась, и ты ее забросил, или ты нашел в ней что-то положительное и что-то отрицательное, не выходя из рамок общей атмосферы книги. Мне же пришло в голову, и я прекрасно знаю, как это трудно – действительно очень трудно, – написать или попытаться написать книгу, читая которую читатель, вместо того чтобы послушно следовать действию, получил бы возможность выбора, что ставит его, так сказать, почти на одну доску с автором, поскольку автор, создавая эту книгу, тоже отталкивался от возможности выбора. И возможность отбора, то есть когда можно оставить одну часть книги и начать другую или читать главы в любом порядке, открывая для себя мир, в котором читатель будет играть активную, а не пассивную роль. Я прекрасно понимаю, что на практике это не совпадет в точности с моими теоретическими устремлениями, потому что в конечном счете читатели «Игры в классики» отнесутся к ней, в большинстве своем, только как к книге, и в этом смысле она такой же роман, как и любой другой, но я знаю также и то, что многие из этих читателей почувствуют, что она призывает их к активному, напряженному участию, и станут теми, кого я называю в романе читатель-соучастник.
В то же время роман «Игра в классики», в плане сугубо личном, – это попытка отринуть повседневную действительность и одновременно добиться проникновения в другую реальность, в иное измерение, как сказал писатель журналисту Хоакину Солеру Серрано. А почему не назвать это исповедью, чем-то похожим на исповедь, обращенную к абстрактному читателю? В этой связи надо сказать, что подавляющее большинство читателей романа составляла молодежь, и это не переставало удивлять Кортасара, который, достигнув пятидесяти лет, писал роман, думая о людях своего возраста.
В этом смысле книга представляет собой ряд эпизодов, разрозненных и нелепых, а порой даже никак не связанных между собой, где драматические ситуации написаны с юмором и, наоборот, где есть сцены неприемлемые, если исходить из критериев повседневного реализма. Огромным удивлением для меня и огромной радостью стало одно обстоятельство: я думал, когда закончил «Игру в классики», что написал книгу о человеке своего возраста для читателей своего возраста; каково же было мое удивление и восторг, когда я узнал, что эта книга, которую после выхода в свет в Аргентине узнала вся Латинская Америка, нашла своих читателей среди молодежи, среди тех людей, о которых я напрямую никогда и не думал во время написания романа. Подлинным читателем «Игры в классики» оказалась молодежь. Первые отзывы, первые письма, не важно, одобрительные или оскорбительные, поскольку и те и другие имели для меня позитивный смысл с точки зрения того, чего я хотел добиться этой книгой, – все они приходили от молодых людей. И так продолжалось на протяжении многих лет. Это самая большая радость для писателя, который пишет книгу, думая, что она соотносится с людьми его возраста, его времени, его психологического климата, как вдруг оказывается, что на самом деле ты говорил о проблемах, которые являются проблемами поколения, следующего за тобой. Большей отдачи невозможно себе представить. Это и есть для меня настоящее признание моей книги.
