Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 150
Все ссыльные царские родственники продолжали по-прежнему обсуждать создавшееся положение и зло критиковать «самодержца». Так, например, князь Феликс Юсупов-младший в своем письме великому князю Николаю Михайловичу от 14 февраля 1917 г. из Ракитников писал:
«Дорогой Дядя Бимбо!
Не смог раньше ответить, т. к. Ал[ександр] Мих[айлович] только […….] (отточие означает, из Царского Села – В.Х.) вернулся в Киев.
Благодарю очень за твое письмо, а также за письма Степанова, которые я прочел. Я их получил в день приезда следователей. Это было очень удачно. От генерала Панова я не ожидал такой быстрой перемены. Как человек умный и осторожный, он понял, где сила.
Пребывание прокурора и следователя в Ракитниках было очень забавно. Началось с того, что они 2 версты прошли пешком в ужасную метель. Когда они добрались до нашего дома, то имели вид ледяных сосулек. Приступили к своим обязанностям с большой энергией, но получили от Маэстро не менее энергичный отпор. Он отказался наотрез снова повторять то, что им было уже сказано, и выразил им удивление их к нему приезду, ссылаясь на то, что раз он находится в Ракитном, значит, он уже несет наказание, а наказан он был после того, что протокол (подробный), им подписанный, был передан на Высочайшее усмотрение, следовательно, быть снова допрошен и в качестве свидетеля, после того, что по Высочайшему повелению дело якобы прекращено, является для него совершенно непонятным.
Что касается общих вопросов, то он на них с удовольствием ответит. Официальный допрос постепенно перешел в дружескую беседу, которая длилась 4 1/2 часа в два приема.
Результатом беседы было то, что когда прокурор и следователи пошли к себе в комнату, то мой камердинер, котор[ый] был призван за ними следить, слышал, как один другому сказал: “Теперь мне совершенно ясно, что князь ни при чем и что все это раздула печать”. После допроса моего камердинера Нефедова (очень поверхностного) их пригласили к обеду и вечером ставили им граммофон. На другой день они отправились в обратный путь. Было очень холодно, и прокурору была выдана меховая доха, которая очень напоминала ту доху на молодом человеке в роковую ночь в квартире Р[аспутина]. “Exceedingly funny!” [“чрезвычайно забавно” (англ.)].
Последние известия, касающиеся этого дела: на днях следствие заканчивается, виноватые не найдены, улики недостаточны. Д[митрия] допрашивать не будут. П[уришкевич] уже был допрошен (накануне допроса он получил письмо от Маэстро). Его ответ ты, наверное, читал в газетах. Пока все идет хорошо, будем надеяться, что в дальнейшем счастье нам не изменит.
Сегодня 14-е. Страшно подумать, что теперь происходит в Питере. Я очень надеюсь, что Дума поймет вызов правительства и ловушку, которую ставит им Протопопов, и не пойдет в расставленные сети. Вчера к нам приехал Ал. Мих., сегодня вечером уезжает в Киев. Я думаю, теперь он убедился, что одними разговорами делу помочь нельзя. С сумасшедшими рассуждать невозможно.
Как не хотят понять, что если не сделают то, что нужно, свыше, то это будет сделано снизу. Сколько прольется невинной крови. Г[осударь], кажется, скоро едет в Ставку, нужно было бы, чтобы Имп. М[ария] Ф[едоровна] этим воспользовалась и с людьми, которые ей могут помочь и поддержать ее, отправилась бы туда и вместе с Алексеевым и Гурко прямо потребовала бы, чтобы арестовать Протопопова, Щегловитого, Аню [Вырубову], и Ал[ександру] Фед[оровну] отправили бы в Ливадию. Только такая мера может еще спасти, если только уже не поздно. Я уверен, что пассивное отношение Г[осударя] ко всему, что происходит, является результатом лечения его Бадмаевым. Есть такие травы, которые действуют постепенно и доводят человека до полного кретинизма.
Должен закачивать письмо, Ал. Мих. уезжает.
Ирина и я крепко тебя целуем и много и постоянно о тебе думаем.
Искренне любящий и преданный тебе Феликс»[175].
В мемуарах английского посла Дж. Бьюкенена, как мы отмечали выше, после его разговора с императором Николаем II с целью оправдаться перед ним, якобы о непричастности сотрудника посольства английского офицера О. Рейнера к убийству Григория Распутина, указывается: «Поскольку я слышал, что Его Величество подозревал молодого англичанина, школьного друга Юсупова, в соучастии в убийстве Распутина, я воспользовался случаем убедить его, что такое подозрение абсолютно беспочвенно. Его Величество поблагодарил меня и сказал, что он очень рад это слышать»[176].
Далее Дж. Бьюкенен, между прочим, мимоходом поведал читателям: «Неделю спустя один мой русский приятель, ставший впоследствии членом Временного правительства, сообщил мне через полковника Торнхилла, помощника нашего военного атташе, что революция произойдет перед Пасхой, но что мне нечего беспокоиться, так как она продлится не более двух недель. Я имею основания верить, что это сообщение было основано на фактах, и что подготовлявшийся тогда военный переворот не имел целью свергнуть императора, но лишь заставить его дать конституцию. К несчастью, его опередило народное восстание, осуществившее Февральскую революцию. Я говорю “к несчастью”, так как было бы лучше и для России, и для династии, если бы давно ожидавшаяся революция произошла сверху, а не снизу»[177].
Однако оставим на совести англичан их двойную дипломатию.
Вскоре после отъезда Государя из Царского Села в Ставку (Могилев) императрица Александра Федоровна все еще переживая за возникшие разногласия в большой Императорской фамилии, писала 22 февраля 1917 г. Николаю II следующее: «Наш дорогой Друг в ином мире тоже молится за тебя – так Он еще ближе к нам. Но все же, как хочется услышать Его утешающий и ободряющий голос! Бог поможет, я верю, и ниспошлет великую награду за все, что ты терпишь. Но как долго еще ждать! Кажется, дела поправляются. Только дорогой, будь тверд, покажи властную руку, вот что надо русским. Ты никогда не упускал случая показать любовь и доброту, – дай им теперь почувствовать порой твой кулак. Они сами просят об этом – сколь многие недавно говорили мне: “Нам нужен кнут!” Это странно, но такова славянская натура – величайшая твердость, жестокость даже и – горячая любовь. С тех пор как они стали теперь “чувствовать” тебя и Калинина (т. е. Протопопова – В.Х.), они начали успокаиваться. Они должны научиться бояться тебя – любви одной мало. Ребенок, обожающий своего отца, все же должен бояться разгневать, огорчить или ослушаться его! Надо играть поводами: ослабить их, подтянуть, но пусть всегда чувствуется властная рука. Тогда доброта больше будет цениться, мягкость одну они не понимают. Удивительные людские сердца! И, странно сказать, у людей из высшего общества они не мягки и не отзывчивы. В обращении с ними нужна решительность, особенно теперь. Мне грустно, что мы были не одни во время последнего нашего завтрака, но твои тоже хотели тебя видеть. Бедная крошка Ксения с такими мальчишками, как у нее, и дочерью, вышедшей замуж в эту порочную семью, с таким лживым мужем (имеется в виду Феликс Юсупов младший – В.Х.). Мне глубоко жаль ее. Столько в мире печали и горя, великая сердечная скорбь гложет непрерывно!»[178].
Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 150
