Хуб! — шейх погладил бородку. Его лицо излучало спокойную радость.
Посмотри, дорогой, — он повел головой в сторону горизонта. — Скажи, что ты видишь?
Солончак.
Посмотри на меня, — попросил он любезно. — Скажи мне, кто я?
Насколько я знаю, «шахрдар».
Э-э, — засмеялся шейх, — посмотри повнимательней, может, узнаешь, — он погладил ладошкой круглый живот и, не дождавшись ответа, весело объяснил:
В этой пустыне я — Хомейни, я — президент, председатель меджлиса, я же — премьер. Хочешь, спроси у людей, — он с улыбкой кивнул на охрану.
Я не стал возражать, но корректно стоял на своем, мол, не надо перечить рахбару[55], это — «воруде эштебахи».
Не признаёшь! — с легкой обидой констатировал шейх. Мы были в его руках, и он изгалялся.
Беседа в этом ключе продолжалась до вечера. Шейх был вежлив и терпелив (на Востоке хозяин не может иначе), но на прощание все же сказал:
Ты молод, наверное, хочешь жить. Скажи мне спасибо. Ведь наши афганские братья пока не узнали, что ты здесь гостишь.
Мы условились, что беседа продолжится завтра. Значит, до завтра еще поживем.
Когда полетим? — спросил полковник по дороге домой. За весь день он не понял ни слова, но, наблюдая за нашей с шейхом мимикой, допускал, что на проводах будет играть духовой оркестр.
Не знаю, — и я изложил ситуацию в общих чертах.
Слушай, давай доберемся до рации.
Нет, — ответил я твердо. — Будем пить чай.
Машина шла по проселку. На ухабах трясло. Во мне
булькало несколько литров кипяченой воды.
Перед сном я вышел из дома, сел на скамейку и закурил. Ситуация не из простых. Если толстяк играет «свою игру», управы на него не сыскать. Здесь в округе, кроме бандитов, двуногих, похоже, вообще больше нет. Знать бы, зачем ему эти бумаги? Политика или глупая блажь?
Небо светило яркими звездами, вокруг абсолютная тишина. Я пытался выстроить мысли, но они требовали опоры. А опираться было не на что. Неожиданно со стороны дорожки, проложенной к дому от летного поля, послышались шаги. В темноте показалась фигура мужчины. Это был вчерашний пасдар. Он подошел и присел на скамью.
Шейху звонил губернатор Систана, был недоволен, что бумаги до сих пор не подписаны, торопил. Шейх попросил еще сутки. Стой на своем, через день они отдадут самолет.
Ты знаешь, зачем ему эти бумаги?
Точно не знаю, куда-то хотят запродать.
И он исчез так же, как появился.
Полночи, прикрыв глаза, я гонял свою память крест- накрест, залезая во все уголки: встречал ли я раньше этого парня? Кто он на самом деле? Почему помогает? Его же живьем закопают в песок! Но ответить на эти вопросы так и не смог[56].
Следующим утром свидание с шейхом.
Я уже знал, как себя поведу. Стало ясно: он не мыльный пузырь, но и не крупный военачальник. Блефует. Надеется на испуг. Зависим. Действует по указке. Без спроса губить не станет, только если получит «добро».
Сама же интрига — борьба группировок. Надо задействовать Тегеран. Пусть столичные муллы покажут здешним, у кого чалма зеленее.
Утром я позвонил в посольство. Сообщил, что жив и здоров, веду сложные переговоры. Мне трудно, поскольку я совершенно один, со мной же спорят премьер-министр, председатель межджлиса, президент и сам Хомейни. Короче, без лишних эмоций поведал про амбиции шейха, его мирный трактат и афганских друзей. Расчет был точный: посольство слушают круглые сутки. Донесение слухачей скоро ляжет на стол тегеранскому руководству. И закрутится мельница. К вечеру по вертикали волна докатится до толстяка. Вот тогда мы и подпишем бумаги. В моей редакции.
Тем не менее я готовился к спору.
Мы выпили пару стаканчиков чая, шейх разложил свой трактат на столе.
Вы, конечно, читали «Тоузих оль-масаэль»? — начал я.
Шейх расплылся в улыбке. Она означала — «Что за вопрос!»
Наверно, помните, что там написано про Рамазан?
Улыбка стала еще милей.
Прервемся. Я объясню, что это такое.
«Тоузих оль-масаэль»86— один из главных трудов Хомейни. Пост (Рамазан) — одна из глав этой книги. Хомейни — «марджа от-таклид» — мудрец, к которому обращается паства. От имени паствы он задает вопросы и сам на них отвечает. Наставления обязательны для правоверных. В книге расписаны все детали — от рождения мусульманина до кончины. Большое внимание уделяется сексу. Можно узнать, например, когда дозволено спать с собственной тещей и с какого момента этого делать нельзя. Или как быть, если угасли нежные чувства к верблюдице, которую ты долгие годы любил? Это действительно важный вопрос. Зарезать не можешь, заставить работать — неловко. Но если ты небогат и не в силах ее содержать? Имам отвечает: «Надо продать! Но продать в чужую деревню, где люди не знают о вашей любви». Когда я читал эту книгу, из любопытства стал выяснять, почему же в чужую, почему не в свою, чего тут стесняться? Ответ оказался предельно прост. Деревня — это сплошная родня. А ну как твой родственник, который ее купил, тоже влюбится и вступит с ней в связь? И будет кровосмешение. Вот поэтому надо в чужую.
То, что здесь сказано, может быть, вызовет смех, не исключаю, что отвращение. Но хочу, чтоб вы знали: Хомейни на самом деле мудрец. И то, что он объясняет, действительно нужно людям. Миллионам! Тем самым, что привели его к власти.
Жил в те годы аятолла Дастгейб, милейший дед, похожий на Хоттабыча. В отличие от многих своих коллег никого не взрывал, не травил и не мучил. Умер, правда, не собственной смертью. Дастгейб был великим ученым по раю. Что там и как, знал лучше всех. Об этом писал. Если ты, правоверный, попал в этот рай, тебя окружают гурии. В большом количестве. Очень красивые. Двух видов. Одни прозрачные, и ты наблюдаешь, как по жилочкам у них бежит кровь и вообще, что творится внутри. А другие — зеркальные, еще красивей. Когда обнимаешь, видишь свое отражение.
Вы улыбаетесь?! А я в течение нескольких лет наблюдал, как мальчишки из нищих семей с радостью отправлялись на фронт и шли на неразминированные поля, чтобы попасть к этим гуриям[57]. Иначе решить проблему они не могли.
Есть много подобных примеров. Главное в них то, что надо понять: эти люди не хуже нас, а мы не лучше них. Мы — два разных мира.
