— Ты был прав, Марти, уж очень нас много… рынок съежился, как шагреневая кожа, скукожился совсем, этот сучий рынок.
— И что? — зло спросил я, не в силах простить себе вчерашней слабости.
— Пятерых наших сотрудников отправляем на пенсию, возраст позволяет, — грустно сообщил он, — но вдобавок мы с начальством решили сократить и тебя.
Я уставился на него в полном недоумении. На мгновение мне показалось, что он наотмашь хлестнул меня по лицу своей коротенькой чистенькой ручкой, но обида и гнев были настолько сокрушительными, что тут же улетучились. Я почувствовал странное облегчение, словно нашел бесценную утерянную вещь. Губительную легкость обретенной свободы.
— Знаю, брат, что несправедливо, — Бобов поднял к лицу роман Гора Видала, закрываясь, — ничего не говори, у меня голова просто раскалывается.
Это все Вероника тоже помнила…
* * *
Мое ничем не обоснованное увольнение было не только неожиданным, но и самоубийственно-нелепым для журнала. Вероника восприняла очередную несправедливость тяжелей, чем я, она была человеком прагматичным и просто не могла найти логичной причины.
— Ну, почему, Марти? — Мы сидели в одном из первых китайских ресторанчиков, у так называемого Женского рынка, в заведении было тесно и неуютно, висели красные фонарики из рисовой бумаги, на стенах красовались страшные до смешного драконы, но экзотическая еда была очень вкусной.
— Понятия не имею.
— Ты ведь работал, как вол, все тянул на себе, чтобы эти ленивые кретины…
— Это страх… — вяло отмахнулся я. — Бобов боится своего партийного прошлого, другие боятся, что их заставят работать. Сейчас все чего-то боятся.
— Но ведь это ты спас журнал…
Через год, в один снежный декабрьский день, журнал «Сезоны», окончательно обанкротившийся, был бесславно закрыт.
— Предполагаю, именно поэтому меня и убрали.
— Потому что ты придумал, как их спасти?
— Потому что, сам того не желая, сделал их страх невыносимым, — смущенно уточнил я.
— Напиши об этом роман! — мстительно посоветовала Вероника. Она все еще наивно думала, что слова кому-то нужны, что кому-то они внушают доверие и вызывают интерес, что они что-то значат и могут звучать приговором.
— Разумней будет создать издательство, — бодро ответил я. — Я поднабрался опыта, припас несколько подходящих книг, ты их переведешь. Но у нас нет… — я умолк на полуслове и занялся супом из ростков бамбука.
— Чего нет, Марти?
— Денег… чтобы издать книгу приличным тиражом, нужно много денег… — договорил я.
Ночью мы любили друг друга, тогда мы это делали слишком часто. Подсознательно Вероника верила, что ее объятия — моя тихая гавань, что ее ласки отвлекают меня и придают уверенности, что само постоянство этих занятий предохранит нас от отчуждения и ненависти.
Было поздно, панельные стены скукожились от тишины.
— О чем ты думаешь? — ее рука путешествовала по моей груди.
— Ни о чем. Полная пустота в голове… Не чувствую себя в себе.
— Я спросила, о чем ты думаешь…
— Я боюсь, — чистосердечно признался я.
— А почему бы тебе не сходить к Бояну Тилеву? — неожиданно спросила она, — все-таки вы были добрыми друзьями, правда?
Я возликовал, ее идея показалась ужасно простой и обнадеживающей. С Бояном Тилевым мы изучали в университете болгарскую филологию и ходили в литературный кружок в Доме студента. Он помнил наизусть одно мое знаковое стихотворение. В студенчестве я начинал с поэзии.
Кто-то стучит в мою дверь — враг или друг? Если уйду, кто останется здесь открывать ее? А если вернусь — кто меня встретит?
Стихотворение тогда опубликовали в журнале «Пламя» — вот это была радость! Мы все напились в культовом кабаке «Гроздь», весь гонорар ушел на оплату счета. После ресторана Боян с пьяных глаз полез вверх по стене университета, чудом добрался до второго этажа, а из кармана его куртки торчало наше предвкушаемое будущее — бутылка кубинского рома, которую мы прихватили в ресторане. Собралась небольшая толпа припозднившихся, но всегда бдительных граждан. «Заставь его спуститься, — настаивали они. — Товарищ слишком высоко забрался, упадет — убьется». «Боян, — воззвал я, — немедленно спускайся, а то грохнешься и разобьешь бутылку!» Моя забота о нашем светлом будущем, которое оказалось под угрозой, стала для них последней каплей. Они раскричались, приехала милиция и повязала нас. В районном отделении № 1 мы до утра писали объяснения, тогда в милиции все писали подробно и всегда — чистосердечно. К утру нас отпустили, протрезвевших и замерзших, бутылка рома бесследно испарилась. Вот с тех пор Боян не написал больше ни строчки, но выучил мое стихотворение наизусть. Устроился на работу в БТА[33]. Много ездил по миру, в основном — по странам Ближнего Востока, пошли слухи, что он причастен к спецслужбам. Встречались мы с ним редко, но по-карамазовски бурно, обычно он убалтывал актрисулек, подружек своей сестры, актрисы, и мы возили их на мою дачу в Симеоново. С Бояном мы давно не виделись, но в эти порочные новые времена он вдруг, неизвестно как, разбогател. Настолько, что стал одним из основателей мощной финансовой группировки, так называемой «Г-13».
На следующий день я надел свой черный «всесезонный» костюм, повязал галстук и разыскал его офис на улице Московской. Он купил себе один из престижных особняков в «царском» квартале за бывшим царским дворцом; окрашенный в желтый цвет, он казался позолоченным, весь в виньетках, фризах, с толстощекими амурчиками под крышей. У входа меня сразу же тормознула охрана, я объяснил, что являюсь близким другом господина Тилева, и благопристойно сел в сторонке в вестибюле, через который деловито пробегали эффектные барышни и мужчины с кейсами. Я ждал — терпеливо, упорно, с униженностью голодного безработного. Перечитал всю имевшуюся прессу, стемнело, охранники сменились. У меня мелькнула мысль, что можно написать роман о том, что я тут перечувствовал. Наконец, часов в шесть, широкоплечий парень растолкал меня, нарушив дремоту, спросил, есть ли у меня при себе оружие, и направил на второй этаж. Первая встретившаяся мне на пути секретарша была похожа на манекенщицу, вторая — на Брижит Бардо в школьном возрасте. Массивная, обитая кожей дверь отворилась, и меня пригласили в святая святых. В свое время я бывал в кабинетах министров, но такого кабинета мне видеть не приходилось — стекло, натуральная кожа, письменный стол с массой дорогих безделушек. Боян сидел на английском диванчике в мелкий узор, положив ноги на журнальный столик. Он был в сильном подпитии.
— Где ты ходишь, Марти… — заплетающимся языком пробормотал Боян, словно это он ждал меня весь день. — Выпьешь что-нибудь?
