1
Прошло 35 лет с тех солнечных дней начала мая 1943 года, а все кажется, что как будто это было вчера. Особенно отчетливо вспоминается то ощущение легкости, которое наступило после освобождения от гнетущей атмосферы последних недель пребывания в бригаде Гиля-Родионова. Кончилось это состояние тупика, казавшееся безысходным и рисовавшим впереди только самые мрачные перспективы. Как сон вспоминались те дни, когда утро начиналось противной мыслью – чем заполнить день? Что делать? Чем заняться? Идти в подразделения, к солдатам – так не хотелось. Что им говорить? Куда и зачем звать? Бессмыслица и ложь тех официальных слов, которые нам предписывалось говорить о борьбе Великогермании и ее фюрера с жидо-большевизмом на Востоке и мировой плутократией на Западе, была понятна нашим солдатам ничуть не хуже, чем и нам с Точиловым.
Новые и свежие слова, именно в силу своей новизны и свежести доходившие до людей из призывов Власова, нам запрещено было произносить. Ощущение тупиковой обстановки обостренно усиливалось с каждым днем.
Наконец этот тупик развалился – трагически окончившись для Сергея Петровича, счастливо – для меня.
В Глубоком, где временно расположился наш маршевый батальон, вывезенный от Гиля группой прибывших «власовских» офицеров, я оказался совсем в другой, совершенно новой обстановке, окруженный интересными людьми, каждый из которых был яркой и своеобразной личностью.
Взбудораженность чувств и нервов после пережитой бучи, новизна всего окружающего мешали мне правильно видеть и трезво оценивать новую обстановку и новых людей. Лишь годы спустя пришло верное понимание того, что происходило тогда вокруг меня и с самим мной…
Оказалось, что в Глубоком оставался еще один офицер, не участвовавший в поездке остальных в расположение частей Гиля – в Лужки. Немедленно по нашем прибытии в Глубокое он присоединился к нашей группе, радостно приветствуя Сахарова, Кромиади и генералов. Мне бросилось в глаза отсутствие субординации между этими людьми во время личных контактов. Между собой они все были на равной ноге, обращались друг к другу по имени, например, Сахаров с Ламздорфом, Сахаров с Жиленковым.
К новому для меня лицу, симпатичному, совсем еще не старому капитану с рыжеватой бородкой и усами, удивительно похожему лицом на последнего нашего царя, Николая II, мои новые покровители и спасители обращались неожиданно – странно называя его «отец Гермоген». Сначала я принял это за шутку, за смешное прозвище в кругу друзей, связанное с его внешностью. Но оказалось не так. Этот капитан действительно был священником. Он был взят Сахаровым на должность пресвитера той воинской части, которую собирался формировать. Его полное имя было Гермоген Кивачук, он был монахом в довольно высоком сане – архимандрит и принадлежал к карловарской ветви зарубежной православной церкви, т. е. к той отколовшейся части православия, которая объявила о непризнании ею Московской Патриархии.
Происходя из Ровно, из западных украинцев, этот священник с капитанскими погонами на плечах и трехцветной бело-сине-красной кокардой на фуражке, тем не менее по своим убеждениям, взглядам и образованию был совершенно русским, националистически, т. е. антисоветски настроенным человеком. Гермоген было его монашеское имя, принятое им во время пострига, мирское имя его я не запомнил. Он был единственным по-европейски широко образованным человеком в этой компании. Он окончил богословский факультет Варшавского университета, и как лучший выпускник этого факультета был отправлен еще на два года учиться на теологический факультет Кембриджского университета в Англию. Кроме русского, украинского и польского языков, каждый из которых был ему, по сути, родным, он совершенно свободно владел немецким и английским языками, и вполне прилично – французским. Образованность его в гуманитарных областях – литературе, истории и, конечно, теологии – была блестящей.
Отец Гермоген сразу пригласил меня жить с ним. Очевидно, я представлял для него интерес как тип антисоветски настроенного советско-русского интеллигента, и ему хотелось меня поближе рассмотреть.
У меня не было выбора и не было оснований отказываться от такого предложения, и я поселился вместе с отцом Гермогеном в одной из комнаток половины дома, которую он занимал.
