От Дома на набережной рукой подать до нашей бывшей квартиры. Я попытался передать американцам хоть часть тех чувств, которые испытывает старый москвич в районе Арбата. Естественно, сейчас Арбат более «окультурен», чем во времена моей юности; благодаря уличным торговцам и бесчисленным закусочным и кафе он превратился в туристический аттракцион, однако колорит культуры и истории может передать только тот, кто глубоко впитал в себя старый Арбат. При всей скромности я причисляю себя к таким людям.
От Арбатской площади мы повернули в тот переулок, в котором стоит «наш» дом. Он заново окрашен, к внешней стене пристроили лифт, которого в наше время не было, и мы бегом поднимались на пятый этаж по ступеням лестницы.
Рядом с входом с 1988 года висит мемориальная доска с рельефами моего отца и брата. Мне пришлось сдерживать себя, чтобы не позволить свободно вылиться чувствам, обуревавшим меня. Во всяком случае, американцы почувствовали, как высоко все еще ценят в России заслуги нашей семьи. Несмотря на предательство политическим руководством Кремля своих друзей в ГДР, ясно вырисовывавшееся уже тогда, на отказ вмешаться в судебное преследование меня в Германии, от Джима не укрылась моя сохраняющаяся дружба с российскими коллегами по службе.
Большие расстояния мы преодолевали на метро, что давало хорошую возможность соприкоснуться с жителями города вплотную. Несмотря на дворцовую роскошь станций подземки сталинских времен и гигантское расширение этого вида транспорта, необходимого для столичного города, наплыв пассажиров в метро иногда просто пугает.
Мы поехали в Измайлово - отдаленный район Москвы. Там между конечной станцией метро и большим парком образовался «блошиный рынок», или «толкучка», который стоит посетить. На прилегающем стадионе можно было осмотреть и приобрести пеструю смесь произведений живописи, ремесел и всевозможного китча. Этот рынок искусства интересен еще и тем, что возник из старой традиции: во времена Хрущева, когда начинавшаяся «оттепель» сменилась новым ледниковым периодом, создатели не признаваемых государством альтернативных форм искусства организовали здесь, на окраине города, свои «дикие» выставки. Это терпели очень недолго, узколобые политики решили положить конец «спектаклю» и запретили выставки.
Естественно, следствием стал взрыв возмущения, который нашел отклик во всем мире и превратил художников в популярных мучеников. Между тем, они давно уже сумели занять место в больших выставочных залах города, а рынок на стадионе в Измайлово был скорее чем-то вроде рынков на берегах Сены или на Пикадилли.
Походы в Измайлово за полгода нашего пребывания в Москве были излюбленной частью наших радостей уикенда. Мы находили недорогие картины, которые отвечали нашим вкусам, расслаблялись от напряжения жизни в изгнании и работы над моей новой рукописью.
Теперь мы повели Инге и Джима по длинным рядам картин к молодым художникам, которые ходили у нас в фаворитах. Джим активно интересовался и самим рынком старья. Я только диву давался, как уверенно он вел свои поиски между лотков со старыми самоварами, проржавевшим инструментом, предметами быта и щенками и находил дорогу к тем лоткам, где были представлены предметы армейской экипировки, ордена, значки, погоны и знаки отличия различного происхождения и стоимости. Нескольких обрывочных фраз на немецком или английском языках было достаточно, чтобы договориться с продавцами, которые в большинстве сами участвовали в войне и нужда которых сейчас была явственно видна. У одного стола с поношенными погонами Джим остановился надолго, затем позвал меня, чтобы я помог ему сбросить и без того смешную цену.
Сделка состоялась, но Джим заплатил цену даже более высокую, чем с него запросили первоначально. На мой вопрос, почему именно эти погоны так заинтересовали его, он объяснил мне, что, хотя при распродаже фондов кинофирмы ГДР ДЕФА он скупил по хорошей цене все наличные униформы, но погоны, найденные здесь, пригодятся ему для формы пожарных времен Первой мировой войны.
Этот эпизод постоянно вспоминается мне, когда я думаю о Джиме. Он свидетельствует об инстинкте, который позволял ему разыскать нужный предмет в огромном изобилии других.
Он также показывает его страсть торговаться о цене, все равно, идет ли речь о дюжине старых погон за пару долларов или о списанных танках или подводных лодках. Эта страсть не имела ничего общего с великодушием Джима в отношении нуждающихся людей.
За эти дни мы получили массу удовольствия и постоянно сожалели, что с нами нет веселого Саши. Его недоставало нам и в ситуации, когда Джиму срочно понадобились рубли, а рядом ни в одном из официальных обменных пунктов их не было. Я знал, что в павильонах рынка можно обменять доллары на рубли по льготному курсу. Итак, мы пошли к большому продуктовому рынку. На одном из прилавков мы купили у темноволосого южанина немного фруктов. Мы хотели заплатить долларами, что вообще-то было запрещено, но прошло совсем немного времени, и вскоре появился немолодой угрюмого вида мужчина с тяжелым взглядом -похоже, чеченец, и втиснул нас в крохотную подсобку, где мы оказались в окружении нескольких таких же темных личностей. Женщины оставались снаружи. Произошла весьма драматическая процедура. Во время торговли об обменном курсе доллары внезапно исчезли, и мы намертво оказались во власти мафии. К счастью, наше приключение завершилось хорошо, мы получили соответствующую сумму рублей, однако все могло закончиться и иначе. Оно стало шуткой лишь тогда, когда мы благополучно покинули место черной торговли и встретились с нашими женщинами, которые за это время натерпелись страхов.
В остальных случаях мы сталкивались с облагороженной мафией, это были «новые русские» - новые богачи, которые стали определять картину в ресторанах и магазинах. Грузинский ресторан высшего разряда «Арагви», в который еще мой отец после возвращения из французского лагеря для интернированных водил нас с братом, я, конечно, должен был показать американцам. В довоенные годы это был ресторан солидного уровня, и я помню, как отец показал нам английского посла сэра Стаффорда Криппса, который обедал за соседним от нас столом. Это было незадолго до 22 июня 1941 года, когда Советский Союз был втянут в войну.
На сей раз, придя с Инге и Джимом, нам пришлось внести приличную лепту в твердой валюте, чтобы попасть в ресторан и оказаться под благородными подвальными сводами в пестром обществе господ, окруженных ярко накрашенными дамами, которых без труда можно было отнести к числу жриц древнейшей профессии. Еда была дорогой, но, кроме икры, не поднималась до изысканного качества довоенного времени.
Такую еду мы получили в другом месте, в маленьком ресторане-комнате, в который, однако, можно попасть лишь по предварительной договоренности и внутрь которого можно войти, только нажав на неприметно расположенную кнопку звонка. Об этом побеспокоился сын моих друзей Лены и Яши, который удачно нашел себя в мире нового бизнеса.
В квартире друзей, расположенной также вблизи Арбата, американцы познакомились с этими двумя симпатичными русско-еврейскими интеллигентами и узнали еще кое-что о душе старой Москвы.
В долгие месяцы разлуки с семьей и домом гостеприимство этих друзей помогло, особенно Андреа, пережить это неопределенное время не только как тяготу.
