— Преображенская, вы не поняли образа, — к ней подошел Инокентьев. — Улыбка должна была появиться сначала как ответ на его слова и постепенно погаснуть, когда она вспомнила о его жене, и будьте поосторожнее, вы любите его, собираетесь вместе в путешествие. Зритель должен почувствовать, что это необычное, восхитительное путешествие.
— Я купил круиз по Средиземному морю. Представь, мы будем плыть на четырехпалубном теплоходе, в удобной каюте. Мы будем одни среди голубых волн… А на верхней палубе расположен бассейн, ты ведь любишь купаться? А вечером мы спустимся с тобой в ресторан, где меню состоит из экзотических рыб… — с глупым восхищением говорил Белов. — Мы посетим Кипр, Канары, остров Майорку, где жили влюбленные Шопен и Жорж Санд…
— Знаешь, милый, все, что ты сказал, это так прекрасно… — натянуто сказала Ольга. — Но я не люблю пароходы, от волн у меня начинает кружиться голова…
Голова у нее действительно начала кружиться, но только от голода и недосыпания.
— Тогда, — с видом радостного идиота воскликнул Белов, которого Ольга привыкла видеть в серьезных ролях, — мы можем отдохнуть на Гавайях, туда летит самолет! Мы будем жить в комфортабельном домике, охотиться на рыб. Ты знаешь, даже на акул…
Ольга, которой раньше стоило прочесть несколько строчек роли, как она сразу же начинала чувствовать свою героиню, на этот раз была бессильна. Как она ни старалась настроить себя на волну беззаботности, она не могла почувствовать себя женщиной, единственная проблема которой — путешествия.
Инокентьев, которому нравилась преувеличенно восторженная игра Белова, постоянно делал Ольге замечания, потом хлопнул ладонями, сказал: «Достаточно».
— Понимаете, Ольга, — сказал он ей, отведя в свой кабинет, — вы совсем не чувствуете роли, а ведь она совсем проста… Я бы очень хотел снять именно вас, у вас подходящая внешность. Я представляю себе белый пароход, солнце, воду и ваши развевающиеся по ветру волосы. Но боюсь, что в вас нет даже крупицы таланта, необходимого для нашей непритязательной работы.
— Позвольте мне попробовать еще, — попросила Ольга. — Я просто не успела настроиться…
— С удовольствием, — согласился Инокентьев. — Мне нужна актриса с вашей внешностью.
Ольга готовилась к пробам, стараясь войти в состояние героини. Но то, что ей раньше давалось легко, теперь никак не получалось. «У вас есть талант актрисы, но это маленький талант», — вспоминала она слова Кондратенко. За эти два года она совсем не развивала его — он мог исчезнуть навсегда.
Инокентьев прослушал начало эпизода еще раз и махнул рукой:
— Вы зажаты, словно вас приглашают не на Майорку, остров любви, а на Сахалин, на каторгу. Вы даже не можете изобразить любовь к человеку, которого по сценарию долго добивались. И вот случился великий день, он ради вас бросил жену, а вы сидите, словно бросили вас. Мне очень больно говорить такие слова, я тоже человек и все понимаю, но вам, Преображенская, пока еще не очень поздно, нужно подумать о другой профессии. В кино у вас ничего не получится. Я гораздо старше вас, и я могу предсказать вам вашу судьбу — вас будут обманывать, предлагая роли лишь для того, чтобы переспать с вами, но на роль возьмут другую — никто не захочет провала фильма. А вам останутся незначительные эпизоды, и за них вы будете спать со всеми, вы превратитесь в околокиношную шлюху, но, когда вы состаритесь, вас просто выкинут вон. — Он положил ладонь ей на руку. — Поверьте мне, если бы я мог хоть как-то покрыть вашу бездарность, я бы взял вас. Кипр, Гавайи… и вы рядом, но… любая девочка с улицы любовь изобразила бы лучше…
Ольга, ничего не видя перед собой — глаза словно застлало черным туманом, — кое-как выбралась на улицу и села на лавочку во дворе. Приблизительно то же говорили ей и на других пробах… Она и сама знала, что талант ее ушел, она больше не умела вжиться в чужую роль, ее собственные проблемы оказывались важнее. Она раньше чувствовала Джульетту, жену-убийцу, теперь это ушло… После разговора с Кондратенко. Он первый указал ей на ее бездарность. Но тогда он согласен был ее снимать, если она станет его любовницей. Теперь, даже если она ляжет с кем-то, первой роли она не получит никогда. «Околокиношная шлюха». Она сжала ладонями виски, ее мутило от голода, от слов режиссера, который отнесся к ней на редкость по-человечески.
Немного отдохнув и справившись с дурнотой, она поплелась домой, как раненое животное, удирающее в нору. Она лежала, закрывшись с головой одеялом, слушала, как семилетнее светило Мишенька за стеной разучивает гаммы, а алкоголик дядя Коля зычно плюет на пол и матерится после ночной попойки.
— Теть Оль, мама прислала спросить, ты не заболела? — в комнату просунулась кудрявая голова Мишеньки.
— Заболела, — сказала Ольга, еще больше натянув одеяло.
Что делать дальше? Как актриса она оказалась неспособной… Денег у нее нет, если хозяйка согласится, то еще месяц она проживет здесь, а потом? Чем питаться? Началось лето, а вся ее летняя одежда осталась у Кости. Все эти два года, чтобы не беспокоить его, она не забирала свои вещи… Однажды она позвонила ему, решив заехать за чемоданами.
— Оля! — голос Кости был такой счастливый. — Ты передумала, ты решила вернуться!
В его голосе было столько надежды, что она не решилась говорить о вещах и повесила трубку.
Вероника Петровна принесла Оле тарелку супа.
— Ешь, быстрее выздоровеешь, — сказала она, водя глазами, куда бы ее поставить. — И что все девчонки в актрисы стремятся — не пойму. По мне так уж лучше лестницы мыть, и то лучше жить будешь.
— Наверное, придется мыть лестницы. — Ольга нехотя вылезла из-под одеяла, чтобы взять у Мишиной мамы тарелку и поставить ее все на тот же стул.
— Ой, беда, беда, — покачала головой Вероника Петровна и ушла воспитывать Мишеньку, чтобы он, не дай Бог, не пошел в актеры.
Ольга пролежала так без дела, без мыслей несколько дней. Два? Три? За окном то светлело, то было темно. Мишенькина мама оказалась сердобольной и приносила Оле то яичко, то бутерброды с чаем. Ольга вяло благодарила ее. Уж лучше умереть с голоду, чем так жить…
Когда она засыпала, ей снился все тот же сон — надежный умный человек рядом, который молча обнимает ее, а она знает, что он решит за нее все, что ей больше самой не нужно думать о том, где найти работу, как починить сломанный дядей Колей замок ее комнаты, и, наконец, даже о том, где взять денег, чтобы купить новое нижнее белье. Она просыпалась счастливая и, увидев свою комнату, сразу вспоминала все, приходила в привычное отчаяние и сетовала, что лица мужчины она опять не разглядела. Может быть, это был ее муж? С ним она всегда жила как за каменной стеной. И сейчас, когда как актриса она оказалась несостоятельной, она могла бы вернуться к нему и выполнить все его требования. И ее тянуло к комфорту и уюту его шикарной квартиры, к его уверенности в себе, но как она могла прийти сейчас? Она ведь вернется не потому, что сделает выбор: он или кино, а потому, что кино отвергло ее и остался только он. Может ли она так унижать человека, который ее любит? И понравится ли ему, что она пришла к нему из безысходности? А врать она не станет, расскажет как есть…
