1. Братья Вознесенские
Гавриил Петрович Вознесенский был искренне рад, когда Наталья Зименкова, а теперь по мужу – Рубахина, осталась работать в музее уже как постоянный штатный сотрудник. Старый хранитель и юная девушка-искусствовед испытывали друг к другу симпатию, и откровенно общались после того, как сдружил их случай с похищением икон.
Наталья приобрела прекрасного учителя и даже иногда признавалась сама себе, что приходит в музей не столько на работу, сколько на лекции Гавриила Петровича. Он вёл её от открытия к открытию, и она всё больше убеждалась, что все прежние, стандартные знания из истории, полученные в школе и университете, с живым прошлым соотносятся весьма условно.
Стало понятно, что и в искусствоведении, своей основной специальности, она пока остаётся ещё зелёной студенткой. Её единственная пока лекция, например, над которой она так старательно потрудилась, чтобы сопровождать свои экскурсии по залу живописи в музее, выглядела плоской и скучной справкой в сравнении с тем, что рассказывал о своих иконах Гавриил Петрович.
– Эти чёрныё доски – священны! – говорил старый хранитель. – Но священны они вовсе не тем, что несут на себе изображения персонажей и символов христианской веры. Каждая из этих досок до предела заряжена энергией молитвы, с которой обращались к ней люди. Из поколения в поколение. В этом и есть их главная духовная ценность.
Вы замечали: у русских икон – всегда скорбные либо грозные лики, в отличие от блаженных физиономий европейских святых?
– Думаете – почему? – патетически вопрошал Вознесенский, и тут же отвечал. – А потому, Наташенька, что вся история наша – это история народных страданий и великой скорби. И русские люди – прежде всего другого – ждали от святых своих сострадания и защиты…
– Знаете, – продолжал старик. – Мне иногда чудится, что эти доски светятся в темноте трагическим багровым светом. Был бы такой прибор – горемер, вроде счётчика Гейгера, его бы просто зашкалило рядом с нашими иконами…
Наташа думала, что вряд ли можно причислить Вознесенского и к язычникам. Больше всего её поражало, что этот скромный музейный служащий пребывал в таком постоянном и напряжённом духовном поиске.
Многие его сверстники, выйдя на пенсию, стучали по дворам в домино, пили украдкой от своих старушек пиво и дешёвое вино да обсуждали футбольные матчи вперемежку с политическими новостями.
А Гавриил Петрович одержимо рылся в документах и монографиях, предпринимал за свои собственные невеликие деньги и в счёт своих отпусков какие-то экспедиции на русский север, общался там с коллегами-музейщиками, добывал в глубинке какие-то раритеты, приобретал, если везло, старые иконы. Покупать их Гавриил Петрович, понятно, не мог, но ему их люди просто дарили.
С особым упорством записывал он по деревням в глубинке песни и сказки, в которых отыскивал крупицы древней славянской веры и следы миростроя далёких предков.
Вознесенский проецировал всё это на русское православие и находил, что оно в своей внутренней, принятой самим народом сути – результат титанического труда удивительного и уникального института старчества.
– На Руси – особая вера, добрая моя барышня, ибо зиждется она на древних дохристианских корнях, а потому милосерднее и чище любых иных христианских учений, и суть её открывается уже в самом её названии, состоящем из двух корней – «Правь» и «Слава».
– Русские старцы, – учил он Наташу, – в сомнениях и поисках своих, в искушениях и в муках укрощения плоти – выстрадали вместе с народом его духовную опору, и она, эта опора, неизмеримо глубже всех церковных постулатов и заумных писаний клириков, кормящихся, от взятого на себя посредничества между небесными силами и смертными людьми.
Отнюдь не учёные-богословы, не высокие чины-иерархи церкви, а именно святые старцы – лесные отшельники и пещерные затворники, суровые схимники – стали столпами веры на Руси. Это им, старцам, всегда принадлежали духовное лидерство и великий авторитет в народе, в отличие от попов – неизменных героев анекдотов и непечатных прибауток.
– Вы вот задумывались когда-нибудь: почему былинного Илью Муромца подняли на ноги некие безвестные старцы, а не поп с кадилом? …
Дерзкая ересь о том, что святые старцы – есть прямые преемники древних волхвов, вдохновенных кудесников, испокон опасающих душу Руси, встала стеной между Гавриилом Петровичем и официальной церковью, но потомка сельских священников это обстоятельство нисколько не смущало.
Ему самому, кстати, давно приклеили ярлык деревенского чудака, почти сумасшедшего, на которого не стоит обращать серьёзного внимания. Может быть, этот ярлык и спас его в своё время от тюремного срока …
Ежедневно общаясь с Вознесенским, Наташа обнаружила, что среди всех знакомых ей знаменитостей некого даже рядом поставить с этим чудным стариком. Светилось у него в глазах нечто, чего не было ни у одного из мэтров, которых она встречала в своём столичном центре, хотя имели они громкие имена и заметные роли в мировой индустрии, производящей культурные ценности.
Наверное, старик был одним из последних представителей особого рода людей-богоискателей, вымерших за невостребованностью.
Так сейчас исчезают лозоходцы, умеющие с прутиком в руках находить кристально чистые подземные реки и родники.
Современные люди, привычно открывая в своих домах краны с мёртвой хлорированной водой, считают лозоходцев абсолютно бесполезными – зачем нужны какие-то полусумасшедшие искатели с их наивными прутиками в пальцах, когда есть водопровод!
***
Когда Гавриил Петрович окончательно проникся к Наташе доверием, он раскрыл ей свою великую тайну – показал рукопись романа, который он писал в последние годы, после безнадёжного провала диссертации. Назывался роман «Братья из Нави». Это были две картонных папки с кипами разномастных листов, исписанных мелким твёрдым почерком.
Торжественно передав Наталье своё творение, Вознесенский оставил её в хранилище с рукописью один на один, а сам удалился по делам.
