Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 56
Следующая граната попала туда, куда нужно. Стальная махина, словно испугавшись, присела на гусеницах, и внутри её глухо рвануло…
Василий, у которого больше ни на что не осталось сил, закрывает глаза и неподвижно сидит в кресле.
– Есть непреложные законы Прави, – звучит у него в ушах бесцветный голос Белояра. – по которым мир сотворён Предвечным и приведён в движение.
И суть не в Добре и Зле, – они неизбывны, проистекая одно из другого, суть – в пределах, установленных человеку Правью…
«Нам, убогим, тех пределов не постичь…» – вялой мыслью откликается Василий, но Белояр её слышит и не даёт закончить:
– Тебе всё открыто! Правь – это совесть. Душа живёт в пределах, ограниченных совестью. И есть черта, которую называют стыдом. Если человек стирает в себе эту черту, душа его неизбежно гибнет!
Гавриил шелестит пергаментом и продолжает:
– Друг твой всегда стремился жить по совести, то есть – по Прави, которую нёс в душе. Потому он поехал за тобой на Кавказ, потому он не смог усидеть за бронёй, слыша крик раненого ребёнка…
Белояр выдержал паузу и закончил:
– По той же причине и ты не прошёл на школьном дворе мимо мальчишек, покупающих наркоту…
Рубахин качает головой и криво усмехается в ответ:
– Не потому ли меня здесь и обещали наказать? – он обращается к неподвижному Чернояру. – Где тут у вас котлы с кипящей смолой, или что там ещё мне полагается?
– Если бы всё было так просто, гридень, – устало откликается из-за стола Белояр. – Если бы всё было так просто! Человек чаще всего наказывает себя сам, даже если это исполняется чужими руками…
– Котлы – это глупые сказки попов! – Чернояр привычно седлает любимого конька. – Они всё время болбочут о душе, а пугают вас почему-то муками исключительно телесными! Котлы, сковородки, крючья и прочая тошнотная мерзость. Возьми любое описание поповского ада, – их фантазия повсюду вертится вокруг истязания бренной плоти! – меченосец брезгливо морщится. – Извращенцы!
Но Рубахину хочется лишь одного – чтобы всё закончилось. В нём уже закипает отчаяние.
– Ну, и что делать будем? – спрашивает он, обращаясь сразу к обоим старцам. – Если можно меня добить – добейте. Я не хочу заканчивать жизнь в психушке, а других вариантов у меня, похоже, не осталось!
Они переглянулись.
– Я же говорил тебе, что всё не так просто, – откликнулся Белояр.
А брат-меченосец поднёс Василию очередной кубок со своим зельем.
– Пей! – приказал он. – Пей, гридень, будет легче…
Рубахин выпил и снова обратился к братьям:
– Что дальше? Когда экзекуцию начнём?
– Да прекрати ты истерику, капитан! – обрывает его меченосец. – Она уже началась…
– То есть?
– Это же ты недавно роптал и упрекал в несправедливости тех, кто пишет земные судьбы? Мыслил такое?
– Ну, было, – растерянно припоминает Василий. – Думал…
– Я уступаю тебе перо! – заявляет Белояр. – И передаю свиток…
– Это вы так шутите? – Рубахин чувствует, что ещё немного – и он окончательно сорвётся, надерзит старикам и пошлёт их куда подальше.
– Никто не собирается с тобой шутить, Василий! – спокойно и серьёзно продолжает Белояр. – Бери перо, бери свиток. Мы с братом уходим…
– Постойте! – восклицает Рубахин. – А кто вы такие, на самом деле?
– Считай, как хочешь! – звучит ответ Белояра.
– Мы – ноль и единица! – добавляет меченосец уже от границы мрака, в который уходят братья-волхвы. – Два знака на свитке …
***
Оставшись один, Василий садится за стол и охватывает голову руками. Он находится в полнейшей прострации и тупо смотрит на развёрнутый перед ним свиток.
В самом начале пергамента, в правом верхнем углу, выписано нечто похожее на эпиграф, который он раньше не заметил, или – его и не было.
Чтобы хоть как-то сосредоточиться, Рубахин начинает вчитываться в строгую вязь рукописных строк:
«Если бы каждому из нас воочию показать те ужасные страдания и муки, которым во всякое время подвержена вся наша жизнь, то нас объял бы трепет, и если провести самого закоренелого оптимиста по больницам, лазаретам и камерам хирургических истязаний, по тюрьмам, застенкам, логовищам невольников, через поля битвы и места казни; если открыть перед ним все тёмные обители нищеты, в которых она прячется от взоров холодного любопытства, то, в конце концов, и он, наверное, понял бы, что это за meilleur des mondes possibles – „лучший из возможных миров…“
Дальше шла ссылка: «Артур Шопенгауэр».
Рубахин ещё не успел вникнуть в смысл прочитанной цитаты, как свиток перед ним стал разворачиваться сам по себе, и Василий услышал неясный гул. Поначалу это было похоже на звуки, какие обычно проникают через оконные стёкла с оживлённой улицы, затем стало ясно, что гул создаётся великим множеством человеческих голосов, и уже через мгновение эти голоса нарастающей лавиной обрушились на Рубахина со всех сторон.
В немыслимом хоре сливались и мольбы о помощи, и отчаянные крики боли, и предсмертные стоны, и страшные проклятия…
– Ты же всемогущ и милосерден! – пронзительный женский голос раскалённой иглой проникает в сознание. – Спаси моего ребёнка, он ведь только родился, он ни в чём не грешен – за что ему такие муки! Спаси его! …
Рядом – уверенно и сыто:
– Благодарю тебя! Я очень реально продал весь товар! Дам и ещё баксов попам на церковь, я даже всю её построю – ты ведь меня не кинешь? …
И снова – уже на ином, но почему-то понятном ему языке, на самой высокой ноте:
– Будь проклят! Будь ты проклят! Я молил тебя день и ночь, но их всё равно всех убили! Всех до одного! И всё сожгли! …Будь ты проклят! …
Василий, наполняясь ужасом, вдруг понимает: всё это – обращено к нему, сидящему над пергаментным свитком с пером в руке …
Развернувшийся свиток превращается вокруг Рубахина в замкнутую сферу, которая чудовищной силой сжимает его сознание до размеров макового зёрнышка и оно взрывается от невозможного напряжения…
Часть третья. Явь
«О конце месяца березня дружина, отряженная в Сорочью пущу, братьев-волхвов нашла и пояла.
Сыромятными ремнями связали братьев спина к спине, бросили на волокушу и притащили на берег Ворощь-реки, где ещё стояло на крутогорье последнее капище Перуново.
Глумясь, вынесли дружинники с песчаной отмели дырявую ладью и водрузили её поверх высокой поленицы, сложенной вкруг подножия дубового идола. А в ладью посадили окровавленных братьев, и седые головы их оказались вровень с ликом Перуна, спокойно и грозно взирающего пред собой.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 56
