Фидельма улыбнулась.
— Анрад означает, что человек обучался по меньшей мере восемь лет, но чаще всего — девять, и стал мастером своего дела, а также имеет познания в поэзии, литературе, истории и многих других вещах.
Эадульф вздохнул.
— Увы, у нас нет таких школ, как у вас. Только со времени принятия христианского учения и основания монастырей у нас начали учиться — и то всего лишь читать и писать.
— Лучше поздно, чем никогда.
Эадульф хмыкнул.
— Верно сказано, сестра Фидельма. Вот почему у меня столь ненасытная жажда знаний.
Он замолчал. Они посидели некоторое время в молчании. Странно, но Фидельме показалось, что молчание это не было неловким. То было товарищеское молчание. И вдруг она осознала то чувство, которое испытывает к нему. Они — товарищи по несчастью. Она улыбнулась, радуясь тому, что хаос, царивший у нее в мыслях, исчез.
— Нам нужно вернуться к нашему расследованию, — решилась она нарушить тишину. — Смерть Деусдедита не приблизила нас к раскрытию убийства Этайн.
Вдруг Эадульф щелкнул пальцами, от чего она вздрогнула.
— Какой же я дурак! — выпалил он. — Сижу и размышляю о собственной персоне, когда должен заниматься делом.
Фидельма удивилась столь нежданному приступу самобичевания.
А Эадульф продолжал:
— Ты ведь просила меня разузнать о брате Ательноте.
Ей не сразу удалось собраться с мыслями и вспомнить о подозрениях насчет Ательнота.
— И ты что-нибудь обнаружил?
— Ательнот нам лгал.
— Это мы уже поняли, — согласилась Фидельма. — Но выяснил ли ты что-нибудь еще?
— Как мы договорились, я расспросил нескольких братьев об Ательноте. Ты помнишь, он сказал, будто впервые встретился с Этайн, когда Колман послал его встретить настоятельницу на границе Регеда и проводить в Стренескальк?
Фидельма кивнула.
— Ты говорила мне, что Этайн была принцессой Эоганахта и когда ее мужа убили, она вступила в монашеский орден.
— Да.
— И что она обучалась в монастыре праведного Айлбе из Эмли, прежде чем стала настоятельницей в Кильдаре?
И снова Фидельма терпеливо склонила голову.
— И когда же ее выбрали настоятельницей Кильдара?..
— Всего два месяца тому назад, — ответила Фидельма. — К чему ты клонишь, Эадульф?
Эадульф улыбнулся почти что самодовольно.
— Только к тому, что в прошлом году Ательнот провел шесть месяцев в монастыре Эмли. Я нашел брата, который учился там одновременно с ним. Они оба поехали в Эмли и вернулись в Нортумбрию вместе.
Фидельма широко раскрыла глаза.
— Ательнот обучался в Эмли? Значит, он встречал Этайн там и должен знать ирландский, а он отрицает и то и другое.
— Так что в конце концов сестра Гвид была права, — подтвердил Эадульф. — Ательнот знал Этайн и, без сомнения, желал ее. — В голосе его слышалось самодовольство. — Когда Этайн отвергла Ательнота, он был так оскорблен, что убил ее.
— Не обязательно одно следует из другого, — заметила Фидельма, — хотя я согласна — такой вывод правдоподобен.
Эадульф развел руками.
— И я все же думаю, что рассказ о застежке — ложь. Ательнот лгал все время.
Вдруг Фидельма скривилась.
— Одну вещь мы просмотрели — если Ательнот был в Эмли в прошлом году, стало быть, он должен быть знаком с Гвид. Она обучалась у Этайн.
Эадульф уверенно усмехнулся.
— Да, это приходило мне в голову. Ательнот был в Эмли прежде Гвид. Он уехал из Эмли до приезда Гвид. Я спросил у Гвид, когда она была Эмли, а потом сверил со временем, когда там был Ательнот. Однокашник Ательнота дал весьма точные сведения.
Фидельма встала, будучи не в состоянии подавить легкое волнение.
— Мы немедленно пошлем за Ательнотом, и пусть он сам объяснит эту загадку.
Сестра Ательсвит просунула голову в дверь.
— Я не смогла найти брата Ательнота, сестра Фидельма, — сообщила она. — Его нет в странноприимном доме, нет его и в храме.
Фидельма огорчилась.
— Он должен быть где-то в монастыре, — возразила она.
— Я пошлю кого-нибудь из сестер на поиски.
И сестра Ательсвит поспешила прочь.
— Лучше нам самим заглянуть в храм, — предложил Эадульф, — на тот случай, если добрая сестра не заметила Ательнота. Ведь это вполне могло случиться — народу там множество.
— В крайнем случае увидим брата Торона и воспользуемся возможностью поговорить с ним, — согласилась Фидельма, вставая.
Едва открыв двери храма, они услышали крики и скользнули внутрь. Яростный спор был в разгаре. Вилфрид, стоя за кафедрой, колотил по ней кулаком.
— Я говорю, это чушь! Выдумка Касса Мак Глайса, свинопаса вашего языческого ирландского короля Логайре!
— Это ложь! — Кутберт тоже стоял, лицо его было красно от гнева.
Иаков — престарелый Джеймс, который прибыл в королевство Кент с римским миссионером Паулином пять десятков лет назад, тоже поднялся на ноги, с помощью своих соседей. Он стоял пошатываясь, согбенный, опираясь обеими руками о клюку. При виде этого старца все примолкли. Даже сторонники колумбианского устава. Нельзя было отрицать, что Иаков обладал авторитетом, ибо он был связующим звеном с блаженным Августином, посланным Григорием Великим, чтобы проповедовать среди язычников королевства саксов.
Только когда в просторной церкви воцарилось полное молчание, он заговорил резким надтреснутым голосом:
— Я прошу простить моего молодого друга Вилфрида Рипонского.
Послышался удивленный шепот, и Вилфрид резко вздернул голову. Лицо у него было раздраженное.
— Да, — продолжал Иаков, не колеблясь. — Вилфрид ошибается насчет происхождения тонзуры, предпочитаемой ирландцами и бриттами.
Теперь он овладел их вниманием.
— Братия наша впала в заблуждение. Тонзура, которую они предпочитают, это та самая тонзура, которую носил Симон Самарийский, полагавший, что он может купить силу Святого Духа, и был должным образом упрекаем Петром. Я был молодым, когда прибыл на этот остров с Паулином. Паулин же носил такую же тонзуру, какую носил наш Святой Отец Григорий Великий; ту же тонзуру, какую носили Августин и его товарищи. Каков же был наш гнев, когда мы увидели бриттов и наших братьев ирландцев, приверженных символу, противному вере.
Позволь же мне спросить у тебя, брат Кутберт, тебя, который взыскует венца жизни вечной, почему ты упорствуешь в ношении у себя на голове подобия несовершенного венца в противоречие нашей вере?
