Ржаво заскрипел и металлически щёлкнул замок на кованной железом тяжёлой дубовой двери. Она со скрежетом отворилась, и вошли двое. Одного я сразу узнал – это был брат Игнаций Гусаковский. Второй был закутан с головы до ног в какое-то тряпьё, так что лица его нельзя было разглядеть.
– Не хотел с нами по-хорошему, – сказал брат Игнаций, – придётся по-плохому. Этот-то тебя заставит, – и, обратившись к таинственной фигуре, сказал: – Давайте, Шайтан-ага! Только помните об условии. И быстрее. Все наши уже убежали. Только мы с братом Бонифацием задержались. Быстрее!
Тот не ответил. Наклонился кТимохе.
Лохмотья раздвинулись, и хищно блеснули маленькие раскосые глазёнки на жёлтом скуластом лице.
– Слушай, ты, пёс! Я посланец великого хана крымского Ислам-Гирея. Хан прослышал о веселящем зелье, смех-траве, и хочет иметь её у себя. Воля хана – закон. И я сейчас вытяну из тебя все жилы, но ты скажешь мне…
– Нет! – отрубил Тимоха и засмеялся. – Дурак ты, и хан твой дурак. Надо совсем уже ничего в котелке не иметь, чтобы пугать запорожца. Вовек не видать вам никакой смех-травы! Ишь, ляхи проклятые, басурмане поганые! Со всех сторон к нашему веселящему зелью руки тянут. А вот вам! – и он свернул огромный кукиш.
Шайтан-ага что-то дико выкрикнул и выхватил кривой нож.
Но вдруг дверь отворилась, и вбежал запыхавшийся брат Бонифаций. Отвисшие щёки его тряслись.
– Богдан Хмельницкий с войском в Киев вступает!
– Пся крев! – ругнулся брат Игнаций. – Бежим скорее! Заканчивайте, Шайтан-ага!
Мы с Чаком переглянулись.
– Надо вмешаться! – бросил Чак.
– Надо! – подхватил я. И вмиг морозный холод окутал меня всего. И ноги почувствовали твердость каменного пола.
Брат Игнаций, брат Бонифаций, Шайтан-ага, да и Тимоха Смеян, увидев нас, замерли от удивления. И в самом деле, наше неожиданное появление в углу маленькой тесной кельи прямо у них на глазах было, вероятно, ошеломляющим.
– А-а-а-а! – как в ужасном сне, сдавленно закричали братья-доминиканцы и первыми бросились прочь из кельи. Через миг вслед за ними с диким рыком прыгнул в дверь и Шайтан-ага.
– Свят-свят-свят! – перекрестившись, улыбнулся Тимоха Смеян. – Неужто с того света?
– Нет, – сказал Чак и кратко объяснил, кто мы и откуда.
– Ишь ты! Из будущего, значит? Интересно! Ну что же! Кем бы вы ни были, низкий вам поклон! – Тимоха поклонился, десницей касаясь земли. – Жизнь вы мне спасли. Благодарю. А если вы уже к нам попали, надо вам на Хмеля посмотреть. Только… – он окинул нас взглядом. – Одеться вам надо. Чтобы не замерзнуть и внимания людей не привлекать одеждой своей нездешней. А ну, айда по кельям, может, найдём что-нибудь.
Всё в монастыре говорило о быстром и поспешном бегстве. Перед образами кое-где ещё горели свечи, а в кухне на плите кипел забытый чайник. В кельях полный кавардак: на полу валялись одеяла и подушки; вытащенные из-под кроватей сундуки с открытыми крышками чернели пустотой. В углах валялись битые бутылки.
Для меня сразу нашлась тёплая сутана с капюшоном, в которую я, закатав рукава и подобрав полы, завернулся.
– Мальчонку никто за монаха не примет, – сказал Тимоха. – А вот вам опасно. Придётся, наверное, просто завернуться в одеяло. Будете похожи на человека Божьего, блаженного. Таких под лаврой сколько угодно.
Что поделаешь – Чак завернулся в шерстяное одеяло. И мы пошли вверх, к Золотым воротам.
Нигде ни души. Все отправились встречать войско Богдана Хмельницкого.
Скрип-скрип, скрип-скрип… Поскрипывал снег под нашими быстрыми шагами. Мы едва успевали за Тимохой Смеяном. Сильный, длинноногий, он шёл широкими шагами, смешно взмахивая левой рукой, как будто хлестал, подгонял невидимого коня.
Вот уже и Михайловский Златоверхий. Торжественно звонят на Михайловской колокольне колокола, перекликаясь с малиновым перезвоном Софии и отдалённым благовестом Киево-Печерской лавры.
Перед Софией толпился народ.
– Идём! Идём! Быстрее! – подгонял нас Тимоха, пробираясь в толпе. Нас толкали со всех сторон, и только благодаря богатырским усилиям Тимохи Смеяна мы продвигались вперед.
За Софией уже виднелись руины Золотых ворот, посеребрённые инеем, заснеженные, сказочно красивые.
И вдруг толпа взорвалась возгласами:
– Слава! Слава! Слава Хмелю! Гетману Богдану – слава! Слава! Слава!
У Золотых ворот на белом коне появился Богдан Хмельницкий. За ним, немного позади, ехали ещё несколько всадников, державших бунчуки с конскими хвостами и тяжёлые бархатные малиновые флаги. А уже дальше, насколько хватал глаз, ехали запорожцы.
Богдан Хмельницкий был в меховой шапке с пушистыми белыми перьями надо лбом с обеих сторон, в просторной отороченной мехом накидке, с булавой, сверкающей драгоценными камнями.
Ему поднесли хлеб-соль на рушнике.
Он спешился, поцеловал хлеб, отломил корочку, передал каравай джурам[22].
Из толпы вышли вперёд несколько парней в длиннополых чёрных свитках, поверх которых были накинуты плащи, завязывающиеся на груди под шеей тесёмками.
– Спудеи – студенты Киево-Могилянского коллегиума, – шепнул мне Чак.
Один из спудеев принял величественную позу и, подняв в сторону правую руку, начал декламировать:
Праздник нынче долгожданный:Полководец наш преславный,Ты вошел в наш Киев славный.Мы тебя у врат встречаемИ покорно преклоняемПред тобою мы главу.Ты же власти булавуИз руки не выпускай,Край родной наш вызволяй!..Стихи были длинными и довольно корявыми, но спудей читал их очень вдохновенно, с воодушевлением. Потом выступил ещё один спудей, который тоже читал стихи, но уже по-латыни. Я ничего не понял, отметил только, что большинство слов заканчивались на «ус».
Толпа была настроена празднично. Все радостно шумели, время от времени выкрикивая: «Слава!»
Тимоха Смеян, который стоял рядом со мной, вдруг, тихо охнув, схватился рукою за бок. Я обернулся и успел заметить хищные раскосые глазёнки Шайтан-аги, который, метнувшись, исчез в толпе.
– Ой!
Сквозь пальцы Смеяновой руки, прижатой к боку, сочилась кровь.
– Ой, Чак! Смотрите! Ой! – отчаянно вскрикнул я.
– Тихо! Молчите! Не портите праздник киевлянам. Его уже не поймаешь. Помогите мне лучше выбраться отсюда. Чтобы я не доставил хлопот людям, – Тимоха улыбнулся побелевшими губами.
Мы подхватили его с двух сторон.
