– Простите меня за прямолинейность, мистер Бланко… Я хотела сказать, Мануэль. Не пытаетесь ли вы максимально деликатным способом сказать мне, что я работаю хуже некуда?
– Мне говорили, что я сэкономлю немало времени и сил, если в разговорах с подчиненными буду прямолинейнее. И мне нравится ваша прямота. Иначе мы могли бы проговорить весь день. Сидение за красивым столом не делает мою работу интереснее. Бóльшую часть рабочего дня я трачу на планирование поступлений в городской бюджет и возню с таблицами. Это весьма скучное занятие, но я горжусь тем, что даже такую работу я стремлюсь выполнять на совесть.
– Я понимаю, – сказала Джейн. – Я постараюсь работать эффективнее.
Мистер Бланко улыбнулся и пожал ей руку. Потом встал, давая понять, что их разговор окончен. Джейн тоже встала. Они распрощались, но возле двери начальник ее окликнул:
– Да. Мы с сыном всегда смотрим игры вместе. Я ему рассказал, что познакомился с женщиной из Сиэтла и она настоящий запасной игрок.
– Он считает, что в Сиэтле все храбрые и крутые, – ответил мистер Бланко. – Я того же мнения, – с улыбкой добавил он.
Глава 12
Калеб оборвал игру на середине аккорда.
– Не годится, – качая головой, сказал он. – Слишком стрёмно.
– Стрёмно! – передразнила его Джордин. – Тебе никак пятьдесят лет? Уже давно никто не говорит «стрёмно». Говорят «отстой» или «жесть». Но я с тобой согласна. Песня – полный капец.
– Угу. И все потому, что «капец» – куда более современное словечко, чем «стрёмно». Это ты в Джульярде такому лексикону научилась?
– Чего тебя зациклило на моем образовании? – поморщилась Джордин и, не дав Калебу ответить, добавила: – Или в колонии для малолеток, где ты осваивал гитару, учат лучше? Хватит меня подкалывать насчет образования.
– Извини, но мне просто кажется, что ты юлишь. Только и всего.
Джордин отложила свою гитару и наклонилась вперед, глядя Калебу прямо в глаза.
– Послушай, парень, – сказала она, перестав улыбаться. – Мне точно так же, как и тебе, паршиво торчать здесь и бацать этот идиотский дуэт. Но это важно.
– Не вижу важности, – возразил Калеб. – Один из нас пройдет на шоу в прямом эфире. Другой поедет домой. Зачем петь вместе?
Джордин в отчаянии вздохнула, будто перед ней сидел маленький упрямый мальчишка:
– Ты до сих пор не врубился?
– Во что я должен врубиться?
– В то, чем мы тут занимаемся. Конкурс – это не только творчество. Это еще и маркетинговый ход. Ты прав: на шоу в прямом эфире попадет только один из нас. Но там нам придется конкурировать еще с четырьмя исполнителями. И решать, кто лучший, будут уже не судьи, а вся Америка. И эти зрители, голосовальщики… называй их как хочешь… что они знают о нас? Только то, что им покажут из смонтированных фрагментов, которые здесь снимают. В том числе и этот стрёмный дуэт. Так что, Калеб, прекрати капризничать и отнесись к этому серьезно. Мы ведь хотим, чтобы Америка нас полюбила.
– Я ехал сюда с намерением исполнять уже написанные песни и создавать новые. А тебя послушать – мы словно продаем мюсли для завтраков или еще какую-нибудь хрень.
– А разве не так? – спросила Джордин.
– Надеюсь, что нет.
– Знаешь, Калеб, при всей твоей ершистости ты мне симпатичен. Я хочу тебе кое-что рассказать.
– Я должен слушать, затаив дыхание?
– Просто заткни пасть и слушай. Ты согласен меня выслушать?
– Хорошо. Я тебя слушаю.
– На самом деле я не училась в Джульярде. Точнее, училась, но не так, как я об этом рассказываю всем и каждому. Я училась на подготовительном отделении.
– Что значит – на подготовительном?
– А это значит, что в старших классах школы я в параллель ходила заниматься музыкой. Мне выдали сертификат, но он не идет ни в какое сравнение с дипломом выпускника Джульярда. Только диплом для меня не главное. Главное – я училась у лучших педагогов. Осваивала теорию музыки и сольфеджио.
– Что такое сольфеджио? – перебил ее Калеб.
– Особый метод тренировки музыкального слуха и музыкальной памяти. Умение смотреть на ноты и слышать музыку без инструмента. Потому мне было достаточно один раз услышать твою песню, чтобы потом сыграть ее, не переврав ни нотки. Но я еще не закончила. В Джульярде работают лучшие преподаватели со всего мира. Но самое ценное – большинство из них сами постоянно выступают. Это блестящие музыканты, которые учат тому, что делают сами. Со мной учились талантливые ребята. Им прочили большое будущее. Но где они? Почему почти никто не слышит их выступлений?
– Ты хочешь сказать, популярная музыка лучше музыки для узкого круга? Тогда объясни мне успех Джастина Бибера.
– У парня несомненный талант. Я так думаю. И о том же подумал Ашер, когда его открыл. Но мы сейчас говорим не о Бибере. И я не считаю, что популярная музыка лучше другой. Есть бездарные, но очень раскрученные песни. А есть прекрасные вещи, которые никто не знает и не узнает. Хочу тебя спросить. Я слышала твои песни, Калеб, тебе есть что сказать людям. Неужели тебе не обидно, что эфир заполнен опусами этой дурочки Кеши? Неужели ты не хочешь, чтобы Америка слышала и знала твой голос?
– Хочу, конечно, – пожал плечами Калеб. – Кому этого не хочется?
– Но вначале ты должен стать популярным. И тогда сможешь говорить в своих песнях то, что хочешь сказать. И тебя будут слушать.
– Ты так думаешь?
– Это урок, который я усвоила. Кстати, в Джульярде этому не учат. Ты ненавидишь меня лишь потому, что мой отец богат. Но деньги не испортили его. Он не финансовый магнат. Он биолог. И, надо сказать, хороший биолог. Разбогател он лишь потому, что ему посчастливилось найти биотехнологическую компанию, которая занимается разработкой лекарств нового поколения. И чем больше прибылей имеет компания, тем больше денег они могут тратить на исследования. А значит, появляются новые лекарства, и те, кто раньше умирал, благодаря им продолжают жить. Деньги всего лишь стимулятор. Понимаешь? Так почему бы тебе не стать известным, не собрать свою аудиторию и потом говорить миру правду, которую хочешь сказать? Я многому научилась у своего отца. Теперь ты понимаешь, почему я здесь?
Калеб молча смотрел на нее, обдумывая услышанное. Без макияжа, в футболке и джинсах, Джордин была совсем другой. Она выглядела значительно моложе. Она была слишком молодой, чтобы обладать такой житейской мудростью. Но ее глаза ярко сверкали. В них бурлила жизнь. Калеб знал: Джордин и сама свято верит в то, о чем рассказала ему.
