Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
В одном нюрнбергском указе, изданном в XVI веке и неоднократно возобновлявшемся в XVII столетии, направленном исключительно против гнусного порока «растления девушек», говорится, что это делается для того, чтобы «молодые предстали публично пред всеми в том позоре, в котором они сами виноваты». Мало того. Обе стороны подвергались еще серьезным телесным наказаниям и денежным штрафам, особенно значительным, когда добрачная связь жениха и невесты обнаруживалась только после свадьбы, будь то вследствие преждевременного рождения ребенка или благодаря доносу. Наказание было потому серьезнее в таких случаях, что жених и невеста «обманули своим молчанием церковь и общину Господа и не сообщили об этом эконому при священническом доме», как говорится в вышеупомянутом указе: они хотели присвоить себе почести, на которые не имели права.
Дабы благородная профессия доносчиков не вымирала, а и впредь обнаруживала кипучую деятельность, давая тем возможность отделить «добрых» от «злых», доносчик получал третью часть денежного штрафа. Некоторые указы обязывали даже невесту, если донос был «обоснован», подвергнуться осмотру со стороны двух назначенных городским советом акушерок, которые должны были выяснить, «находится ли она еще в честном состоянии девственности»… Невеста, не подчинившаяся такому осмотру, не имела права на «честную» свадьбу. Таким же путем ей, впрочем, разрешалось и самой очиститься от павшего на нее подозрения.
Еще более грубое, на наш взгляд, воззрение отражается в другом свадебном обычае, при помощи которого в разных странах и местностях невеста была обязана публично доказать или при помощи которого она доказывала, что вступила в брак девственницей. Обычай этот заключался в том, что на другой день после свадьбы простыня или рубашка невесты с торжеством вывешивались или показывались из окна. Только такое документальное доказательство спасало в глазах соседей и друзей честь новобрачной. Чем явственнее были следы крови, тем нахальнее выставлялась простыня напоказ соседям, ибо тем выше была слава невесты как девственницы. Брантом сообщает об этом обычае, каким он существовал в Испании, следующее: «Женщина имеет еще одно средство доказать свою незапятнанность, а именно на другое утро после свадьбы показать кровавые следы борьбы, как это делается в Испании, где окровавленная простыня вывешивается из окна при громких криках: „Virgen la tenemos (Мы считаем ее девушкой, она девственница)“».
Аретино и итальянские новеллисты сообщают, что подобный же обычай существовал и в Италии. В Швабии встречается аналогичный обычай. Если здесь муж обвинял жену, что она уже не была девушкой, когда выходила замуж, то ее родители могли или должны были доказать противное. С этой целью свадебная простыня представлялась на рассмотрение суда. Если муж был неправ, он подвергался денежному взысканию и сорока ударам. Если же он был прав, то брак считался несостоявшимся, а молодая к тому же еще изгонялась из родительского дома, «так как в доме отца предавалась разврату».
Подобный обычай сохранился до сих пор в славянских странах.
Разумеется, в тех местах, где такие обычаи сохранялись дольше, они принимали все более символический характер. Выставлялись уже не самые следы или во всяком случае следы, очень ретушированные. Естественно, что это должно было совершиться рано или поздно, даже там, где не преследовали при этом обмана. Опыт очень скоро научил людей, что свадебная ночь может и не сопровождаться «кровавой бойней», а девственность невесты все же будет неоспоримым фактом.
Высокая оценка, которая давалась физической нетронутости женщины, явствует еще из того обстоятельства, что потеря девственности делала женщину в глазах всех низшим существом. Она имела поэтому часто право предъявлять к тому, кто ее обесчестил, иск о вознаграждении. С другой стороны, мужчина мог требовать от родителей невесты, лишившейся своей девственности, более значительного приданого.
Все эти обычаи и законы, с которыми к тому же совершенно совпадало общественное мнение в эпоху Ренессанса, однако, нисколько не мешали тому, что как раз в эту эпоху не только мужчины, но и женщины особенно часто нарушали предписание добрачного целомудрия. При общей напряженности эротического чувства число добрачных связей должно было неизбежно возрасти. В мелкобуржуазной среде вышеуказанные моральные воззрения, соответствовавшие как нельзя лучше ее интересам, всегда пользовались величайшим почетом и значением, так как экономическое существование мастера предполагало самую почтенную и солидную форму брака. Но если даже большинство мещанских девушек страшно боялись тогда (как и теперь) публичного скандала, так как он клеймил их обыкновенно на всю жизнь ввиду ограниченности круга, в котором протекала эта жизнь, то очень часто еще более горячая кровь оставалась победительницей. Мелкобуржуазная мораль могла поэтому войти в жизнь только таким образом, что соблюдались внешние приличия. А что тогда считалось «внешним приличием», мы узнаем ниже на ряде различных курьезных примеров.
В жилах этой эпохи текла более горячая кровь, наполняя сердца мужчин и женщин более страстными желаниями. Чем утонченнее становились средства, позволявшие избежать опасности, тем более возрастала у женщин готовность подчиниться велениям чувств и испытать те радости, которые Ренессанс ценил более всякой другой эпохи. Добрачные связи женщин в эпоху Ренессанса должны были быть в порядке вещей почти во всех слоях населения. В литературе каждой страны встречается огромное количество заявлений на этот счет. С другой стороны, есть ряд обстоятельств и явлений, превращающих подобное предположение в достоверный факт.
В литературе встречаются даже многочисленные документы, на основании которых можно было бы заключить, что небольшое число женщин вступали в брак чистыми, как ангелы.
Ограничимся лишь немногими данными, свидетельствующими о добрачных связях девушек.
Для Италии Корнацано удостоверяет в новелле, основанной на поговорке «Кто был свидетелем, того да благословит Бог», что нет ни одной девушки старше десяти лет. Епископ, выведенный в новелле, говорит своим слушателям: «Прежде чем стать епископом, я был исповедником, и все девушки старше десяти лет признавались мне, что у них уже было по крайней мере два любовника».
О Франции говорится в одной новелле Тюнгера: «Немецкий дворянин, умевший немного говорить по-французски, въезжал верхом по мосту в Авиньон. Усталая лошадь начала спотыкаться, когда взошла на мост. Девица, очевидно легкого поведения, разразилась при виде этого смехом и стала издеваться над всадником. „Ах, мадам! – возразил он. – Вы едва ли удивитесь тому, что моя лошадь спотыкается, если узнаете, что она это делает всегда при виде женщины легкого поведения“. „Ох! – воскликнула та. – Если это так, то советую вам не въезжать в город, ибо иначе вы сломаете себе шею“».
Было бы нетрудно удесятерить для каждой страны число таких примеров. Ибо нет такого рассказчика новелл, автора масленичных пьес, собирателя шванков или сатирика, который не подносил бы своим читателям подобные факты. Само собою понятно, что в двух приведенных примерах чувствуется преувеличивающий язык сатиры, но она не искажает картину времени, а только рельефнее подчеркивает ее коренную сущность.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
