Привязанные к кораблям плоты с ранеными солдатами переворачивались, разлетались в щепки, и мать-Волга смывала с бинтов своих детей запекшуюся на жаре кровь…
Так прошли не одна ночь и не один день. Еды в городе не осталось. Люди питались убитыми лошадьми, жмыхом и кореньями.
У папы прабабушки Ани (моего прапрадеда Мирона) до революции в центре Царицына стоял большой дом, на первом этаже которого находился семейный кондитерский магазин и цех по производству шоколада. Дом возвышался где-то на улице Московской, исчезнувшей после бомбежек города навсегда. Новая власть коммунистов экспроприировала магазин вместе с тишиной и уютом семейной жизни, предложив взамен разруху и голод. Но у прабабушки Ани сохранились золотые украшения, спрятанные и перепрятанные ею так много раз, что нюх коммунистических ищеек не смог определить запах золота и напасть на след.
Во время Сталинградской битвы и после нее прабабушка обменивала украшения на провиант, пока несколько миллионов мужчин методично, профессионально и весьма эффективно убивали друг друга, разрушая до основания остатки жилых зданий, чтобы затем их выжившие товарищи замерзали каждую ночь в тридцатиградусный мороз, до самой весны – насмерть.
Средняя продолжительность жизни (во время битвы) вновь прибывавших в Сталинград советских солдат падала ниже отметки в двадцать четыре часа, что позволяет предположить желание некоторых генералов выманить таким образом у противника все боеприпасы, вместо того чтобы одолеть его старым испытанным способом, применяемым еще фельдмаршалом Кутузовым[255], и уж только потом испробовать суворовскую прыть, благо территория страны и ресурсы позволяли практиковать военную хитрость любых полководцев.
Мульт: Увы – на жизнях солдат решили не экономить…
Так прошел месяц. Бомбежки уменьшились и вошли в привычку. Несколько раз женщины пытались переправиться на левый берег, но всякий раз Неля отказывалась это делать, надеясь, что на Сталинградский фронт перебросят часть, в которой служит ее Георгий. Почти каждый вечер она пробиралась к развалинам своего дома и расспрашивала жильцов из соседних землянок – не искал ли ее кто?
В конце концов, прабабушка уговорила дочь эвакуироваться, но после того, как на их глазах два только что отчаливших кораблика были расстреляны из самолетов, Неля отказалась переправляться наотрез. Прабабушка Аня перебралась на левый берег вместе с десятилетним сыном. А Неля с моей мамой остались в Сталинграде. Их приютила в своем блиндаже родственница деда Георгия, делившая землянку со своими детьми и еще одной семьей. Днем женщины сидели под землей, а ночью по очереди пробирались то перебежками, то ползком к Волге, чтобы набрать воды.
Так они продержались до октября. Нелю подкармливали на солдатской кухне, расположившейся недалеко от водокачки, куда она регулярно наведывалась, надеясь что-то узнать о муже. Солдаты угощали девушку кто чем мог и отрицательно качали головой, отводя в сторону глаза, на бабушкин вопрос о Георгии.
Там бабушка научилась ухаживать за ранеными. Раненых было много. Очень много. Их постоянно отправляли на левый берег, но поток с места боев только увеличивался. Неля помогала раскладывать раненых на плотах, и когда плоты, привязанные к корабликам, отчаливали, она тревожно смотрела в небо. Если появлялась вражеская авиация, раненые бойцы на плотах снимали гимнастерки и сапоги, готовясь в случае необходимости прыгать в воду.
В октябре фашисты прорвали оборону, и блиндаж, где жили бабушка с мамой, оказался на оккупированной территории. Питаться стало совсем нечем, и если бы не мешочек пшеницы, припасенный запасливой хозяйкой блиндажа, они бы умерли с голоду.
В конце ноября, когда ударили морозы, немцы принялись выгонять людей из подвалов. Их отсылали на станцию. Там формировали колонны и кого поездом, кого пешком отправляли в глубь оккупированной территории – в Морозовск.
В колонне, где оказались бабушка и мама, было много женщин с детьми. Одна из женщин несла на руках девочку лет четырех. У девочки была перевязана голова, и она почти все время спала. На вторые сутки женщины заподозрили неладное. Ребенок с вечера не подавал признаков жизни. Они стали просить мать показать им ребенка, но та, укутав девочку в отрез из солдатской шинели, категорически отказалась это делать. Когда вечером женщина не предложила дочке похлебку, всем стало понятно, что ребенок умер. Ночью обессиленные люди уснули, а утром женщины попытались уговорить обезумевшую от горя мать оставить девочку на обочине дороги. От этих слов мать еще сильнее прижала трупик к своей груди и на все уговоры отвечала сквозь слезы одно и то же: «Так я не смогу найти ее могилку, так я не смогу найти ее могилку, так я не смогу найти ее могилку…»
Когда все прибыли на станцию, бабушку и маму вместе с остальными погрузили в вагоны и повезли в Белую Калитву. Там всех расселили в птичнике, отделив мужскую часть от женской. У родственницы деда Георгия (в чьем блиндаже жила бабушка в Сталинграде) были две дочки и тринадцатилетний сын. Его немцы забрали в другой барак, и вскоре женщины узнали, что всех мужчин отправили в Германию.
Наступил декабрь. Ударившие морозы косили наиболее слабых. Совсем маленькие дети умирали чаще других. Родственница Георгия смогла как-то договориться с охраной и наведывалась в соседнюю деревню, откуда приносила ботву.
Так прошел еще один месяц. Месяц голода, холода, ежедневных смертей и детских страданий на руках беспомощных матерей.
Через три дня после празднования нового тысяча девятьсот сорок третьего года немцы подожгли соседний барак, где лежали больные тифом. Началась паника. Люди подумали, что их тоже будут сжигать. Кому-то удалось убежать. Охрана к тому времени смотрела уже на все сквозь пальцы, так как фашисты готовились к отступлению. О том, что Красная армия приближается, поговаривали уже давно, но боялись сглазить. Поэтому, когда в середине января вдруг появились наши, никто не мог поверить в произошедшее, и плачущие женщины целовали солдатам руки, спрашивая их об одном и том же: «А Сталинград, сыночки, освободили?»
После капитуляции второго февраля тысяча девятьсот сорок третьего года шести немецких армий, двадцати четырех генералов, одного фельдмаршала и пятидесяти тысяч советских хиви[256]жители стали возвращаться на пепелище правого берега. Точнее, в то, что от него осталось. Сталинград был завален трупами. Их свозили в овраг реки Царица, где они лежали сложенными в ровные поленницы, ожидая погребения.
