Мне не хотелось, чтобы Сара приходила в предбанник и разговаривала с ним.
— Нет, она по-русски не говорит и почти ничего не понимает.
Следователь не настаивал.
— Ну, хорошо. С ней я побеседую позже, опять же, если потребуется. Вы ведь пока здесь остаётесь?
Его последняя фраза прозвучала скорее настоятельно, чем вопросительно, и я ответила, что да, конечно. На самом деле, я намеревалась улететь как можно скорее, в понедельник или во вторник — у меня в сумке наверху лежал обратный билет с открытой датой — но следователю я предпочла не рассказывать о своих планах.
— И зря вы злитесь, Каролина Сергеевна, — вдруг ласково, по-дружески, мягким бархатистым голосом добавил он. — В моей профессии нельзя исключать любые версии развития событий. Я бы вам с удовольствием рассказал парочку интересных историй где-нибудь за чашкой кофе, и тогда вы не стали бы меня осуждать за сегодняшние вопросы.
«Значит, всё-таки нравлюсь. Приглашает меня, что ли?» — промелькнуло у меня в голове, и я тотчас же оттаяла, как брикет пломбира, который положили в микроволновку: он сохраняет прямоугольную форму, но становится мягким и пористым изнутри. По всему телу разлилось приятное тепло, и я нежилась в нём, согревая собственное самолюбие.
Следователь отложил ручку и развернулся ко мне в фас.
— Спасибо за ваши ответы, Каролина Сергеевна. Думаю, мы ещё увидимся, а пока зовите убитую горем невесту. Она одна, кажется, осталась?
Вот так: ни полслова больше про кофе, ни очередного намёка на возможную встречу в неформальной обстановке, ничего, только угрожающее «думаю, мы ещё увидимся», прозвучавшее обещанием вывести меня и остальных на чистую воду. Щёки горели так, что, сжав лицо ладонями с обеих сторон, я ощутила их пульсирующий жар. Мне было неловко от осознания нелепости своих подозрений, возникших в разговоре со следователем, и стыдно за глупые мечты о его симпатиях по отношению ко мне.
В гостиной я махнула несчастной Наташе рукой на дверь, чтобы она отправлялась на уединённую беседу с дознавателем, а сама поспешила вверх по лестнице в спальню Сары, где лежала моя сумка. Дрожащими руками я вытащила билет и начала, путаясь в цифрах, набирать номер телефона, когда услышала мамин голос за спиной.
— Что случилось? Кому звонишь?
Я, не объясняя причин, коротко сказала, что хочу улететь на следующий день и что звоню в аэропорт узнать, есть ли места на рейс до Лондона. Мама подошла ближе, поднесла мою руку к своим губам и погладила меня по голове.
— Не торопись так, останься ещё на пару дней. Улетишь в среду, как планировала, ничего страшного. Нам всем сейчас непросто. Вот увидишь, завтра всё образуется.
Мамины прикосновения оказались настолько неожиданными, что я растерялась. Что-то тяготило её, иначе она не стала бы так успокаивать меня — мы никогда, даже в детстве, не обнимались с ней и не целовались. Я сжала в ответ её руку, но когда она ушла, шёпотом, чтобы никто не услышал, всё-таки забронировала места на рейс во вторник в четыре часа дня: дольше оставаться в доме не представлялось для меня возможным.
Вечер воскресенья прошёл как в тумане. Мы не разговаривали, не обедали и не ужинали, а лишь обречённо слонялись из угла в угол, прятались по укромным местам, где нас не было видно, и разбрелись по своим комнатам в девять.
Я долго не могла уснуть, возвращаясь мыслями к событиям последних двух дней. Мне не хотелось думать плохо о родных, но смерть Виктора Сергеевича произошла как по заказу, и этого нельзя было отрицать: он явно мешал и маме, и Кристине — и его не стало. Я по-прежнему не жалела о нём — он был для меня чужим человеком и, к тому же, не вызвал ни грамма симпатии. Я несколько раз задавала себе вопрос, изменится ли моё отношение к маме или сестре, если я узнаю о них нечто ужасное, но ответа не было, как я ни старалась проиграть в воображении возможные сценарии. Не подлежащими сомнению казались лишь две вещи: первое — то, что я хочу побыстрее уехать и поскорее забыть обо всём, и второе — что не жажду торжества справедливости. Ситуация представлялась мне безнадёжной, сомнения не отпускали, и на такой унылой вопросительной ноте я погрузилась в беспокойный сон.
Наступивший день вновь вселил в меня надежду, и ночные подозрения улетучились. О, эта жизнеутверждающая сила утра следующего дня! Не будь её, человечество давным-давно потеряло бы рассудок.
Следователь приехал во второй половине дня с результатами судебно-медицинской экспертизы и подписанным разрешением на захоронение. В осторожном молчании мы заслушали вердикт: несчастный случай. Вскрытие показало обширный инфаркт, произошедший одновременно с падением, дело закрыто, но что-то в выражении лица дознавателя меня настораживало. Он водил носом по сторонам, словно вынюхивал, и несколько раз посмотрел в сторону меня и Сары, пытаясь поймать мой взгляд своим. Если всё так понятно и просто, и смерть признана несчастным случаем, зачем тогда было ему приезжать самому? Не ближний свет, дорога заняла часа полтора, не меньше, по московским будничным пробкам. Что-то он не договаривал, этот красивый и проницательный следователь.
— Спасибо вам огромное, Сергей Александрович, что приехали, — маминой признательности не было предела. — Теперь я буду совершенно иного мнения о сотрудниках милиции и их работе.
— Ну что вы, не стоит благодарности, — добродушно оскалился тот в ответ, но меня не покидало ощущение, что он наблюдает за нами, играя в кошки-мышки. — Учитывая ваши обстоятельства и предстоящие хлопоты, я просто не посмел заставить вас ехать в участок. А вот от чая не откажусь, уж извините.
Люся недовольно выругалась себе под нос, но пошла на кухню ставить чайник и звенеть чашками. Мы расселись вокруг обеденного стола в гостиной, избегая взглядов друг друга.
Следователь просидел у нас до позднего вечера, раздражая меня и Люсю своим присутствием. Остальные не возражали, а, наоборот, были рады, что кто-то посторонний, тем более мужчина, разбавил немногословную компанию и нарушил тревожную тишину дома. Мама оживилась больше всех, стараясь не обращать внимания на косые Люсины взгляды, которые та то и дело бросала через стол, и находила всё новые темы для разговора. Правда, дознаватель, похоже, и сам не торопился.
Мама была интересным собеседником, многое знала и могла поддержать разговор практически на любую тему, начиная от поэзии Сафо и заканчивая процессом образования кучевых облаков. Мы, её дочери, неизменно блёкли на фоне красивой и умной матери, но на этот раз ни одна из нас не чувствовала потребности быть замеченной, каждая — в своих мыслях. Кристина заметно успокоилась после смерти дядюшки и была занята построением планов на будущее: в её сосредоточенном взгляде мелькали, как вагоны проносящегося мимо станции поезда, восьмизначные цифры; Карина окончательно поникла, замкнулась в себе и не прекращая размешивала ложкой давно растворившийся в чае сахар; я, насторожившись, ждала подвоха, который, я уверена, вскоре должен был вскрыться.
