Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 49
Понять, насколько испытуемые верили или не верили в реальность ударов, можно во многом по их ответам в опроснике, разосланном им приблизительно через год после эксперимента. Пункт 4 опросника вместе с ответами на него воспроизведен ниже.
Три четверти испытуемых (первые две категории), по их же собственным словам, исходили из убеждения, что наносят болезненные удары. А ведь им в этот момент было легко сделать вид, что они не купились на обман! Но из этой группы лишь пять человек сказали, что испытывали серьезные сомнения.
Дэвид Розенхан из Свартморского колледжа повторил эксперимент, чтобы получить отправную точку для собственных исследований. Он организовал детально разработанный опрос. Между прочим, интервью брал человек, независимый от эксперимента. Он подробно расспрашивал, а насчет веры в реальность ударов даже переспрашивал испытуемых: «Вы действительно хотите сказать, что не догадывались, в чем тут дело?» На основе строжайших критериев Розенхан сделал вывод: по оценке независимых экспертов, 60% испытуемых были целиком убеждены в подлинности эксперимента. Анализируя поведение этих испытуемых, он констатирует, что полностью подчинились командам 85% из них. (Отметим, что Розенхан работал с более молодыми участниками, чем мы. На мой взгляд, это объясняет более высокий уровень подчиняемости.)
Когда мои выводы по результатам эксперимента подвергаются сравнительному статистическому анализу, они не меняются сколько-нибудь существенным образом. Скажем, в эксперименте 2 («Голосовой отклик») из тех испытуемых, которые признали, что поддались на обман (категории 1 и 2), 58% были послушными; из тех, кто попал в категорию 1, послушными были 60%. Во всех экспериментальных условиях этот способ контроля над данными несколько снижал долю покорных в сравнении с непокорными. Эти изменения не нарушают связи между условиями и несущественны для интерпретации смысла и значения полученных результатов.
Одним словом, за немногими исключениями испытуемые считали, что все происходит взаправду. По моим оценкам, в каждой разновидности эксперимента были два–четыре человека, которые не думали, что причиняют жертве боль. Однако я следовал правилу не удалять ничьих данных, поскольку избирательное исключение испытуемого на основании не вполне ясных критериев — прямой путь к искажению результатов. И даже сейчас я не хочу выносить этих участников за скобки, поскольку непонятно, было ли их неверие причиной подчинения или следствием. Когнитивные процессы иногда помогают оправдывать поведение, которое люди считали вынужденным избрать. В самом деле, испытуемому ничего не стоит объяснить свои поступки тем, что он-де не верил в подлинность ударов, и возможно, некоторые этим воспользовались. Такое объяснение ни к чему не обязывает и помогает сохранить хорошее мнение о самом себе. Есть у него и еще один плюс: оно показывает, насколько умным и проницательным оказался человек, разгадав хитроумный замысел.
Однако важнее другое: понять роль отрицания в общем процессе подчинения и неподчинения. Отрицание — один из нескольких когнитивных процессов, наблюдаемых в нашем эксперименте, и его место с точки зрения функционирования эксперимента необходимо правильно обозначить (см. выше главу 12).
3. Может быть, лабораторная ситуация настолько уникальна, что ничего не говорит о подчинении в социальной жизни? Вовсе нет. Только надо правильно понимать результаты: насколько легко человек может стать орудием в руках авторитета и насколько сложно ему высвободиться из-под этой власти. Процесс подчинения авторитету, который я попытался проанализировать в главе 11, наблюдался снова и снова, пока существовало базовое условие, то есть пока индивид полагал, что имеет дело с персоной, которая в силу своего статуса вправе приказывать. В разных вариациях эксперимента нюансы и детали подчинения разнились, но суть оставалась прежней, — подобно тому, как процесс горения один и тот же и для горящей спички, и для лесного пожара.
Суть обобщения не может сводиться к механическому сопоставлению деталей (мол, спичка маленькая, а лес большой). Важно понять, почему происходит то, что происходит. Скажем, в случае с горением мы должны изучить процесс быстрого окисления при условии возбуждения электронов, а в случае с подчинением — реструктурирование ментальных процессов в агентном состоянии.
Некоторые авторы пытаются доказать, что психологический эксперимент есть событие уникальное и глобальных выводов из него делать не стоит25. Но ведь любая социальная ситуация по-своему уникальна, и задача ученого — найти принципы, которые объединяют столь разные феномены.
Психологический эксперимент имеет те же структурные особенности, что и другие ситуации, где есть подчиненный и руководитель. Во всех этих ситуациях человек реагирует не столько на содержание требований, сколько исходит из взаимоотношений с их источником. Более того, если источник команды — легитимный авторитет, взаимоотношения перевешивают содержание. Вот что мы имеем в виду, говоря о важности социальной структуры, и именно это демонстрируется в нашем эксперименте.
Некоторые критики пытаются опротестовать выводы эксперимента, заявляя, что поведение участников легитимировано экспериментатором. Но ведь поведение легитимируется в каждом социально значимом случае подчинения, будь то подчинение солдата, служащего или палача в государственной тюрьме. Наше исследование позволяет лучше понять именно поведение в рамках подобных иерархий. В конце концов, Эйхман работал в легитимной социальной организации и считал, что выполняет свою работу. Иными словами, исследование посвящено подчинению не запуганных людей, вынужденных соглашаться под угрозой насилия, а тех, кто покоряется охотно в силу отведенной им роли в обществе и заинтересован жить в соответствии с его требованиями.
Еще один более специфический вопрос касается аналогии между подчинением в нашей лаборатории и подчинением в нацистской Германии. Безусловно, разница колоссальна. Взять хотя бы временной масштаб. Лабораторный эксперимент длился всего лишь час, а нацистское бедствие — более десятилетия. Да и сопоставимо ли подчинение, которое можно наблюдать в лаборатории, с тем, что происходило в нацистской Германии? (Можно ли сравнить пламя спички с чикагским пожаром 1898 года?) Так вот, при всех колоссальных различиях в масштабах и серьезности, налицо сходные психологические процессы.
Ведь в лаборатории путем простых манипуляций создавалась ситуация, когда обычные люди снимали с себя ответственность за причинно-следственную цепочку, ведущую к действиям против другого человека. То, как это происходило и как испытуемые становились бездумными орудиями в руках экспериментаторов, актуально для самых разных ситуаций. Вспомним протоколы допросов военных преступников в Нюрнберге, задумаемся об американских преступлениях в Сонгми и о концлагере в Андерсонвилле… Солдата, партийного функционера и нашего послушного испытуемого объединяет безграничная готовность довериться авторитету, и у всех у них срабатывают сходные защитные механизмы, помогающие уменьшить напряжение, когда приходится причинять зло беспомощной жертве. В то же время, конечно, важно понимать некоторые различия между положением участников нашего эксперимента и положением немцев при Гитлере.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 49
