После воцарения Александра III Константин Николаевич остался не у дел. Жил в Крыму, в своем имении Ореанда, редко бывая в столице, и никак не мог смириться с тем, что не нужен новому самодержцу. Его окружение казалось невыносимым такому энергичному и умному государственному деятелю, каким был великий князь Константин Николаевич. Он всякий раз сердился, раздражался, когда приходилось бывать при дворе.
Правда, со временем он смирился с судьбой, стал более покладистым. Возможно, одна из причин тому – внуки, новая поросль древа жизни. Даже некоторые стихи Костюхи ему нравятся, он признает это. И все же… спокойная старость не для него! Случаются приступы ярости, во время которых он теряет самообладание. А потом – приступы головной боли, слабость, онемение конечностей. 7 июля 1889 года в дневнике сына появляется запись:
…Он плакал, видя свое беспомощное состояние, подходил к зеркалу и всматривался в свое лицо, как бы желая заметить на нем признаки болезни… выражал нетерпение и бессильную раздражительность.
На следующий день ему стало значительно хуже, и он попросил привести внуков, чтобы попрощаться с ними. Гладил их по головкам, а они прижимались к нему, целовали деда, ласкали его. Константин Николаевич растрогался, заплакал, и – неожиданно, детская ласка придала ему сил. По крайней мере на какое-то время.
Ему бы ехать в Крым, в тепло, к солнцу. На этом настаивали врачи, говорили о необходимости для больного полного покоя. Но этого не хотела жена, великая княгиня Александра Иосифовна. Это была своеобразная месть оскорбленной и покинутой когда-то мужем женщины. Ведь приличия он соблюдал долгие годы лишь внешне. И теперь настал ее черед диктовать условия.
Передвигаться Константин Николаевич мог теперь лишь в коляске, с посторонней помощью. Язык ему не повиновался, одна рука была парализована.
В начале 1890 года у него случилось два тяжелых обострения болезни подряд. Сильный когда-то организм все еще сопротивляется смерти, но Константин Николаевич надломлен духовно. Он мечтает увидеть свою возлюбленную и внебрачных детей, хотя бы попрощаться с ними. Пусть он грешил, но ведь это желание его – так естественно. Это понимают дети и склоняются к тому, чтобы доставить умирающему отцу единственное утешение, о котором он просит. Но – нет. Непреодолимое препятствие – законная супруга Александра Иосифовна. Она-то никогда не согласится на приближение «той особы». Константин Константинович пишет об этом с некоторой долей осуждения, которое можно увидеть между строк его дневника:
…У мама на этот счет составились свои твердые убеждения. Она думает, что послав папа тяжелую болезнь, сам Бог порвал всякие связи с его прежней жизнью и что нам подлежит не поддерживать, а, напротив, стараться о их уничтожении, заботясь о спасении его души. Мама́ не слушает наших возражений, что нельзя чужими руками спасать душу человека без его о том попечения.
В августе 1891 года умирающий стал терять последние физические силы, все чаще отказывал ему теперь и разум. А в начале 1892 года не только врачам, но и всем домашним стало ясно, что смерть уже стоит на пороге. Сохранилась запись, сделанная в эти дни Государственным секретарем А. А. Половцовым:
Когда умирал великий князь Константин Николаевич, то во время агонии великая княгиня Александра Иосифовна приказала пустить к нему прощаться с умирающим всех многочисленных слуг великого князя. Каждый из них подходил к нему и целовал его, причем умиравший выказывал насколько мог неприятное чувство, производимое этим беспокойством. Графиня Комаровская, гофмейстерина великой княгини, попробовала уговорить ее отменить это мучение, но великая княгиня отвечала: «C’est une repapation» («Это возмещение за прежнее»).
…В те минуты, когда душа Константина Николаевича покидала в Павловском дворце его бренное тело, старенькая няня Варвара Михайловна, вынянчившая всех великокняжеских детей, которую в семье называли любовно Вава, находилась в одной из комнат Мраморного дворца. Вдруг в ночной тишине она услышала, как громко хлопнула дверь ворот. Тяжело вздохнув, Вава сказала: «Это хозяин покинул свой дом…»
И оказалась права.
Константин Константинович в первые дни после смерти отца, хоть и стыдно ему было признаться в этом, чувствовал облегчение. Уж очень долго и тяжело болел Константин Николаевич. Но прошло некоторое время, и душу сына – чистую и возвышенную, охватило раскаяние. Хотелось попросить у отца прощения, но – поздно. Остались лишь письма, которые стали отныне неким утешением. И он то и дело перечитывает их – сквозь пелену непрошенных слез:
…Я встретил столько самых нежных, задушевных, ласковых выражений, что мне стало стыдно за ту холодность, в которой я всегда упрекал себя по отношению к папа.
А в конце года, 21 ноября, умер любимый литературный наставник Константина Константиновича – Афанасий Афанасьевич Фет. За девять дней до кончины он прислал великому князю последнее письмо. Оно оказалось «счетом сто восемнадцатое»…
И все же, какие бы испытания ни выпадали в то время на долю великого князя, судьба дает ему все новые возможности, открывает широкие горизонты. Ведь ему всего тридцать четыре года, и у него много жизненных сил и творческих замыслов. Но он прекрасно понимает, что среди всех своих многочисленных и разнообразных занятий у него есть главное предназначение. Это, конечно же, поэзия. В первый же день нового, 1892 года, он, размышляя о своем месте в мире, пишет:
Как ни ответственны занимаемые мною должности президента Академии наук, командующего первым гвардейским полком и, пожалуй, еще попечителя Женских педагогических курсов, – призвание поэта для меня высшая и святейшая из обязанностей.
С тех пор как первые его стихи появились в печати, прошло уже десять лет. Имя К. Р. хорошо известно уже не только в великосветских гостиных, но и в среде интеллигенции, в армии. Но сам он не может довольствоваться лишь старыми заслугами и очень переживает, если случаются периоды творческого застоя. Правда, совсем недавно, в декабре 1891 года, он написал стихотворение «Будда», которое считает самым лучшим из своих поэтических опытов, «если не совершенным, то близким к совершенству»:
Неподвижный, цепенея
В созерцанье Божества,
Над измученною плотью
Духа ждет он торжества,
Ждет безмолвия нирваны
И забвения всего,
В чем отрада человека
И страдание его.
В целом же в 1892–1893 годы Константин Константинович пишет довольно мало стихов, почти все свое свободное время и творческие силы он отдает в это время литературным переводам. В одном из писем этого периода, адресованном поэту Я. Полонскому, он пишет:
Способность сочинять стихи мною утрачена. Утешаюсь переводами… Этими работами занимаюсь я только урывками, и труды мои подвигаются очень медленно.
Здесь речь идет о переводе части драмы У. Шекспира «Король Генрих IV». Перевод же всей драмы, с предисловием, был опубликован несколько позже – в 1894 году, в мартовском номере журнала «Русское обозрение». В 1893 году великий князь заканчивает также перевод «Мессинской невесты» Ф. Шиллера, за который он взялся еще в 1881 году.
