К сожалению, мне не пришлось слушать лекции знаменитого генерала инженера Кюи, но зато удалось увидеть его в партере Мариинского театра на каком-то балете, где этот представитель «Могучей кучки» наслаждался музыкой. Всеобъемлющ талант русского человека — он может и проектировать крепости, и сочинять оперы, романсы, но чаще и в том и в другом бывает дилетантом.
Небольшой курс по железнодорожному делу и автомобилю читал нам представитель отдела военных сообщений Генерального штаба полковник Хотминцев. Этот скромный лектор знакомил нас с устройством железных дорог, работой их в мирное и военное время, довольно кратко давал нам понятия об устройстве автомобиля, его двигателей внутреннего сгорания и почти не касался оперативного и тактического применения автомобилей. Вопрос об этом был еще слишком нов.
Лекции о довольствии войск в военное время и об устройстве тыла действующих армий читал помощник начальника канцелярии Военного министерства генерал Янушкевич, впоследствии начальник академии и начальник штаба Верховного Главнокомандующего. Как лектор Янушкевич был из рук вон плох. После блестящих лекций Гулевича на младшем курсе по организации вооруженных сил лекции Янушкевича наводили на аудиторию скуку. Тихим, вкрадчивым голосом этот профессор, отдававший всегда пальму первенства гвардейцам, усыплял аудиторию и никак не мог внушить почтения к тыловой работе.
Военно-морское дело в нескольких лекциях преподнес нам капитан 1-го ранга из морского Генерального штаба, немецкую фамилию которого сейчас не помню. Трудно было после Цусимы восстановить доверие к русскому флоту, да наш лектор к этому и не стремился, строя свои поучения главным образом на опыте иностранных флотов и их теориях использования морских сил во время войны. В то время на страницах газет шла жестокая полемика, какой флот нужен России, а заодно раскрывались недочеты морского ведомства. Авторитет русских военных моряков пал настолько низко, что офицеры армии на улицах их не приветствовали, рискуя попасть в комендантское управление за нарушение правил.
Групповые занятия по тактике велись, как на младшем курсе. Прорабатывалось использование дивизии и корпуса в различных видах боевой деятельности. Работать приходилось много, особенно дома. Необходимо было писать доклады начальника штаба дивизии, корпуса, начальников родов войск и снабжения по обеспечению дивизии или корпуса. Много делали различных схем. Часто работали ночами, чтобы сдать в срок задание.
Должен сказать несколько слов о своем групповом руководителе Генерального штаба полковнике Филатьеве, занимавшем штатную должность в кодификационном отделе канцелярии Военного министерства. Пожилой полковник, грубый и невежественный в вопросах тактики, он не терпел молодых офицеров. В нашей группе было пять пожилых штабс-капитанов и только я один молодой поручик. Товарищи предупреждали, что мне придется туго. Групповые занятия три раза в неделю по три часа проходили напряженно. Во время разборов Филатьев был настолько невежествен и груб, что мы иногда едва сдерживали себя, отвечая по-солдатски: «Так точно», «Никак нет!» Однажды я сорвался. Решалась задача на контратаку корпусного резерва — целой дивизии. Я написал приказ, в котором указал, что такой-то дивизии, составляющей корпусной резерв, наступать в таких-то разграничительных линиях. На это получил следующую резолюцию: «Если не знаете, для чего назначается резерв, то посмотрите в тактике Драгомирова». Раскрыв эту знаменитую тактику, нахожу, что резервы предназначаются: 1) для парирования всяких случайностей и 2) для нанесения ударов в штыки. Когда пришел день разбора, я встал и заявил Филатьеву, что не понимаю его замечания о наступлении корпусного резерва. «А вы читали Драгомирова?» — «Читал», — отвечаю я и цитирую Драгомирова. «Так вот и следовало написать, что корпусному резерву атаковать в штыки», — мудро заключил Филатьев. «Слушаюсь, господин полковник, только дивизия не рота, которая по крику “ура” бросается в штыки!» — ответил я. «Ну, если вы не понимаете, как нужно атаковать дивизией, придется вам, поручик, маршировать на правом фланге роты», — сказал Филатьев, намекая, что я закончу академию по второму разряду. «Правый фланг роты — почетное место, господин полковник», — парировал я.
И действительно, Филатьев, оценивая наши работы, вместо 10 баллов поставил мне 9,5 балла, не подозревая того, что для меня это безразлично. Судьба, к счастью, уже меня с ним не сталкивала. Между прочим, Филатьев разрабатывал новое положение о полевом управлении войск, которое, однако, не было закончено к войне 1914 года и было выпущено уже во время войны.
Верховая езда шла своим чередом, правда, только два раза в неделю. Теперь уже нам давали таких коней, что за час езды все мы обыкновенно слезали мокрыми с вспотевших от манежной езды лошадей.
Время бежало быстро. Надвигались экзамены, которые определяли окончание академии по первому или второму разряду. Большим облегчением было для нас объявление начальства, что по иностранным языкам нужно сдать экзамен только по одному из них, по желанию слушателя. Вот сданы последние зачеты. В Петербурге наступали белые ночи. И мы тоже потеряли грань между днем и ночью, готовясь к экзаменам. Наиболее ответственным из них был экзамен по стратегии, балл по которой входил самостоятельно в средний балл, не складываясь с другими. Получить меньше 10 баллов считалось плохим предзнаменованием. Для меня этот экзамен прошел отлично. Ответив на билет и на несколько дополнительных вопросов, я получил у Незнамова 12 баллов. Некоторые из товарищей были менее счастливыми, а один, некто Алиев, сын командира корпуса, хороший и умный, но самолюбивый офицер, получив по стратегии 6 баллов, застрелился. Не выдержали у бедняги нервы. Жалели мы его сильно. Недаром в одной из германских справочных книжек о русской армии было сказано, что Академия Генерального штаба выпускает нервных людей.
В одном из номеров издававшейся тогда вечерней газеты «Биржевые ведомости» появилась статья, принадлежавшая перу отставного генерала Генерального штаба Дружинина. В свое время талантливый молодой офицер Генерального штаба, известный в литературе самостоятельными работами, он спился и был уволен в отставку. С начала русско-японской войны он в качестве добровольца оказался в армии, командовал отдельными небольшими отрядами, а затем снова окончил службу отставкой по причине пьянства. Вот этот-то Дружинин и направил свое перо против известного уже нам Елчанинова, приведя ряд его «рыбьих» вопросов, от удачного ответа на которые зависит и балл экзаменующегося. «Биржевка» получила широкое распространение в академии. Елчанинов ходил мрачный и угрюмый.
Подошел экзамен по общей тактике. Экзаменаторами были полковники Беляев и Елчанинов. Беляев свирепствовал, ставя нам 8–6 баллов, а некоему капитану Рыжину поставил единицу по 12-балльной системе. Трудно, конечно, согласиться, чтобы офицер, прослуживший в строю 7–8 лет и слушавший тактику в течение двух лет в академии, знал ее на единицу. Но с Беляевым трудно было что-либо поделать даже академическому начальству. Так Рыжин и окончил академию с единицей по тактике.
Мрачный Елчанинов, экзаменуя слушателей, воодушевился и, забывшись, предложил одному кавалеристу вопрос, как раз упоминавшийся в фельетоне Дружинина — «Чем отличается сотня (казаков) от эскадрона?» Конечно, здраво отвечая, можно было сравнить одно подразделение с другим и сделать вывод. Но Елчанинову требовался другой ответ. Поручик Славинский, слегка улыбаясь, ответил так, как он был сформулирован у Дружинина: «Уздечкой», т. е. сотня ездила на уздечке, а эскадрон на мундштуке. В аудитории раздался сдержанный смех. Елчанинов вскочил, посмотрел безумными глазами на Славинского, а затем выбежал из аудитории и в течение часа не появлялся. Успокоившись, он вернулся и поставил Славинскому все же 10 баллов.
