— Белый дьявол…
— Еще, — подгонял он.
— Бледный шаман…
— Вы мне льстите, Евгения, — усмехнулся он.
— Но я не знаю другие имена, — она прислонилась к стене. — Скажите, Вадим, а разве есть такое растение — Евгения? Или вы все придумали?
— Есть, не придумал.
— Вы так хорошо знаете ботанику? — Она следила за тем, как он кладет щепу и кору.
— Я всегда плохо знал ботанику. Но я подготовился к вашему появлению.
— Как?!
— У меня здесь разные книжки, — он кивнул на стеллаж. — Я читаю, иногда даже вслух. Чтобы не забыть, как звучит голос. Есть одна — о цветах. То, что я рассказал вам, там написано. У меня фотографическая память. Можете проверить.
Евгения засмеялась. Она смеялась и не могла остановиться. Она чувствовала, как вместе со смехом уходят остатки нервного напряжения. Вадим не смотрел на нее, он занимался своим делом.
Наконец она умолкла. Стало тихо, только трещали загоревшиеся дрова, и от этого тишина казалась особенно густой.
Молчание длилось, они сидели в разных углах. Разделенные золотистым светом лампы или, напротив, соединенные им?
Она удивилась — ей вдруг захотелось, чтобы этот свет их соединял, а не разделял. Тепло от его жилета, тепло от печи — это прекрасно. Но ей внезапно захотелось тепла его дыхания. У него жаркое дыхание, она это знает. Оно пахнет хвоей, она уже уловила этот запах. Она читала, что в тайге люди жуют сосновую смолу от цинги.
— Вы… А вы жуете смолу?
Он повернулся к ней быстро, как разворачивается ящерица. Казалось, она едва держится на кромке перил, но миг — она уже совершила полный оборот. Они видели ящерицу вместе с Костей, в Линдосе, на крыльце дома тетки Марии.
— А вы не думаете, что я кипячу ее в бочках? — быстро спросил он.
Она снова расхохоталась:
— Но вы не похожи на рогатого и волосатого труженика преисподней.
— Вы так думаете? Это мне льстит. Да, я жую смолу, а не «орбит без сахара». Потому что в тайге провожу слишком много времени. Я редко выезжаю отсюда.
— Вот я и почувствовала. Ваше дыхание пахнет хвоей.
Он усмехнулся.
— У вас тонкое обоняние. Это радует, значит, вы получите удовольствие, когда я…
Она почувствовала, как дернулось сердце. Может быть, все может быть…
— Когда я вас угощу… по-таежному. Ужином.
— Спасибо, — пробормотала она.
Евгения сама не знала, как далеко пошла бы с этим таежным человеком. Она так давно и так старательно держала себя в руках, что вдали от людей, в высоких снегах, готова сделать что-то такое…
Сделать, а потом?
Ох, это всегдашнее потом…
Он поставил сковороду на плиту, через минуту мясо уже шипело, его аромат заполнил домик. Евгения спокойно оглядывала жилище, оно вызывало странные желания.
Остаться здесь.
Не возвращаться.
Забыться.
Она почувствовала, как напряжена, бессмысленно напряжена ее жизнь. Принципы, придуманные в детстве или взятые напрокат у других… У родных, знакомых, коллег. А эта смешная игра с Лилькой в Еву и Лилит?
Она вздохнула.
— Как хорошо у вас, Вадим. Как вы догадались, что вот так — хорошо?
Он не отвечал. Долго. Они слушали треск дров, шипение мяса на сковородке.
— Легко догадаться, — наконец услышала она, — когда точно знаешь, что хуже не будет.
— Вы от чего-то убежали сюда? — догадалась она.
— А вы? — ответил он вопросом на вопрос. — Когда человек летит в такую даль, он всегда бежит от себя, хотя думает по-другому. Да, я бежал. Я устал от себя, от своей жизни. И моя жизнь устала от меня. Устала так сильно, что дала мне пинка под зад, уж простите за грубость.
— Пинок такой силы, что вы приземлились среди глухой тайги? — насмешливо спросила Евгения.
— Вот именно. А вы сообразительная.
— Спасибо, не жалуюсь.
— Мясо готово. По-моему, вы пришли в себя. Значит, не разобьете тарелки, если я попрошу вас достать их из шкафа?
Он произнес это так, словно они сидели в центре Москвы, в квартире со старинной резной мебелью.
Евгения встала, подошла к шкафу. Для этого она сделала всего полтора шага. Или два — один большой, другой — маленький.
— Ого, — не удержалась она.
— Вас что-то удивило? — насмешливый голос донесся из-за печки.
— Какой у вас фарфор!..
— Я рад принимать у себя человека, который отличит «веджвуд» от «вербилок».
Евгения расхохоталась, но уже не от напряжения. Ей стало весело. Он знаком с дорогим английским «веджвудом». Вот это да! То, что он видел тарелки из Вербилок — это нормально. Наверняка знает, что прежде они тоже были не вербилкины, а Гарднера.
Она осторожно взяла две и понесла к столу.
— Вы не заметили подставные? — ехидным тоном спросил он. Она порозовела. Здесь? Такие церемонии? Она и дома только при гостях ставит одну тарелку на другую.
— У вас есть и они? — пробормотала Евгения.
— Да, хотя жизнь и выкинула меня сюда пинком, но я вылетел не без родовой памяти. И у меня здесь полно времени, чтобы думать, читать, сопоставлять.
— Послушайте, Вадим, кто же вы? — она спросила и замерла возле шкафа.
— Вы на самом деле хотите знать? Хорошо, я расскажу. Позднее. Если сочту, что вы способны понять.
Он снял сковороду с печи, на разделочном столе из светлого дерева переложил мясо на большое блюдо. Потом достал баночки с приправами, которые можно найти в дорогом московском супермаркете.
— Боже мой, — воскликнула она. — Каламата!
— Вы знаете этот сорт оливок? — Он с интересом посмотрел на Евгению.
— Здесь написано, — быстро ответила она.
— Вы правы, — усмехнулся он. — Но только слово «каламата» по-английски — с другой стороны баночки. Вам не видно. Значит, вы читаете по-гречески? Но почему? Вы занимаетесь приманками, если мне все правильно рассказали.
— Да, все правильно, — торопливо подтвердила она. Хорошо, что не сказали, «отманками», с облегчением подумала она.
— По-моему, вам есть, что мне рассказать, Евгения. Например, от чего бежали вы сюда?
— Но я скоро вернусь обратно. Это моя командировка, не более того.
— Гм… — неопределенно отозвался он. — Что ж, я рад, если вы увидели здесь старинную знакомую — каламату. Прекрасный вкус. Мне нравится и темный вариант, и светлый. Из оливок и из маслин.
— Но откуда она у вас? — Евгения не сводила глаз с баночки.
