В любое другое время его юношеская воинственность позабавила бы Викторию. В своем стремлении ее защитить он походил на младшего брата, которого у нее никогда не было. Но сейчас слишком много стояло на кону, чтобы довериться его вспыльчивому характеру.
– Дядя Грант обещал никого не посылать за нами.
– Он и не послал. Когда он запретил мне ехать, я уволился.
– Почему?
– Я ему не доверяю, – указал Рыжий на Тринити.
– Я пообещал, что с ней ничего не случится.
– Ты везешь ее обратно в тюрьму. Ведь так? – внезапно взорвался мальчишка. – По-моему, это нельзя назвать иначе.
– Ты когда-нибудь бывал в Техасе?
Рыжий покачал головой.
– Как ты туда доберешься? Я тебя с собой не возьму.
– Я тебя и не прошу. Я буду ехать за тобой всю дорогу, и тебе лучше сдержать свое обещание.
– Могу я сделать что-нибудь, чтобы ты повернул назад? – спросила Виктория.
– Ничего. У меня нет работы. Мне нечего делать, кроме как следовать за вами.
– У тебя деньги есть?
– Достаточно.
Виктория знала, что ничего у него нет. Дядя Грант не стал бы с ним расплачиваться на тропе.
– Поехали, – обратился Тринити к Виктории, – мы зря тратим время.
Виктория не отвернулась от Рыжего.
– Не тревожьтесь обо мне, – уверял ее юноша. – Я буду ехать сразу за вами.
Трудно было не улыбнуться его торжественному тону, но ни один мускул на лице Виктории не дрогнул. Это унизило бы его гордость.
– Кажется, Аризона полна людей, готовых всем жертвовать ради тебя, – сказал Тринити, погнав лошадей быстрой рысью. – Я думал, что лучше Куини не бывает, но, по-моему, ты дашь ей сто очков вперед.
– Я понятия не имею, кто такая Куини, но, судя по твоему тону, когда ты называешь ее имя, сравнение это совсем не лестное.
– Это как посмотреть, – сказал Тринити. – Куини была хороша. Она никогда этого не говорила, по крайней мере мне, но, ручаюсь, гордилась тем, как ей удавалось поймать на удочку очередного глупца.
– А я, считаешь, поймала на удочку Рыжего? – обиженно и сердито поинтересовалась Виктория.
– Не знаю. Сказать по правде, я не знаю, что у тебя на уме. Ты самая непредсказуемая женщина, которую я когда-либо знал. Сначала ты любимая балованная дочка очень богатого человека, который умирает и оставляет тебе большое состояние. Затем ты выходишь замуж за сына еще более богатого человека, только ты его убиваешь. Потом твой дядя, еще один богатый человек, у которого нет других родственников, кроме тебя, спасает тебя из тюрьмы. А теперь каждый ковбой на его ранчо и, возможно, все ковбои Аризоны – почем мне знать – готовы сложить за тебя головы. Ты держишь Бака на протяжении пяти лет изнывающим от страсти, потому что никак не можешь ранить его, сказав, что не любишь. Ты позволяешь состояться перестрелке с теми, кто помчался тебя спасать, зная, что кого-то убьют... А потом ты объявляешь, что решила отправиться со мной в Техас, потому что не можешь видеть, как погибнет кто-то, кого ты любишь.
– Ты всегда выворачиваешь наизнанку слова других людей?
– К честным людям это не относится.
– Я никогда не лгала. Ни тебе, ни кому бы то ни было. Разве что себе. – Она неожиданно улыбнулась: – Забавно, что именно твоя ложь заставила меня перестать лгать себе.
– Как это? – нахмурился Тринити.
– Все, что ты наговорил мне там, на ранчо, о других краях и людях, о том, что у меня есть будущее и надежда. Все это была ложь, но она заставила меня взглянуть в лицо лжи, которую я сама себе твердила. Видишь ли, я говорила себе, что раз никто мне не верит, вполне справедливо будет убежать... что я легко смогу жить в страхе. Я также уговаривала себя, что счастлива в «Горной долине», что выйду замуж за Бака и сделаюсь хорошей женой и матерью. Я уговаривала себя, что смогу жить с клеймом трусихи и убийцы, с приговором, висящим над моей головой.
Он не понимал ни ее рассуждений, ни поступков. Если только она не говорила правду.
Но если она говорит правду об этом, то не говорит ли она правду и об убийстве?
Внезапно его охватил ужас от того, что он собирался совершить. Он везет ее обратно на смерть. Не шериф Спраг, не судья Блейзер, не присяжные или техасская судебная система, а он, Тринити Смит, С таким же успехом он мог собственноручно накинуть ей петлю на шею и затянуть ее.
Как цветок, распускающий лепестки навстречу теплу весеннего утра, она казалась слишком совершенной, чтобы быть долговечной. Он хотел только сидеть и смотреть на нее.
Получалось, что все мужчины, знавшие ее, были с ним согласны. Они бросались ей под ноги, чтобы заслужить ее улыбку. Он без труда понимал их. Разве он уже не был готов на все ради нее?
Почему? Потому что в ней было нечто доброе и честное, вызывающее восхищение, отчего ее хотелось защищать.
– Ты думаешь, он сдержит свое слово? – спросил он Викторию, отчаянно пытаясь отбросить одолевающие его сомнения.
– Рыжий? Надеюсь, что так, но я не очень хорошо его знаю.
Остальную часть дня они ехали в молчании.
– Если развяжешь мне руки, я что-нибудь состряпаю, – сказала Виктория, когда Тринити помог ей слезть с лошади.
– Ты наконец решила заговорить.
– Просто я лучше готовлю, – продолжала Виктория. – И потом, тебе нужно позаботиться о лошадях.
Он заколебался.
– Обещаю, что не стану убегать и обливать тебя горячим жиром. Я слишком устала, чтобы сбежать далеко, даже если бы захотела. Я просто хочу нормально поесть. А потом подольше поспать.
Тринити развязал ей запястья и снова почувствовал стыд при виде ее стертой до крови кожи.
– У меня есть целебная мазь...
– Со мной все будет в порядке, если ты завтра не станешь снова меня связывать.
– Не думаю, что это будет необходимо. Я собираюсь взять с тебя слово, что ты не станешь пытаться сбежать.
– Почему вдруг такое доверие?
– Не знаю. У меня ужасное чувство, что я веду себя как дурак, но зачем бы тебе отсылать назад своего дядю, если бы ты намеревалась сбежать?
– Я рада, что здравый смысл наконец-то проник в твою голову.
– Мой здравый смысл говорит, что ты лжешь, – ответил Тринити более грубо, чем хотел. – Он подсказывает мне, что никто не захочет возвращаться в тюрьму. Он просто вопит, что твой дядя где-то неподалеку, а Рыжий – его шпион, который держит нас под наблюдением. И что посреди ночи они на нас нападут и мое тело останется на корм волкам.
– Тогда почему ты развязал мне руки?
– Потому что я впитал с молоком матери те же уроки, что и Рыжий. Мой отец вдолбил мне в голову, что я должен уважать каждую женщину, обращаться с ней как с леди, защищать ее. А еще я продолжаю думать о моей матери. Она бы мухи не обидела, если бы та, конечно, не попыталась причинить вред мне или отцу. Во всяком случае, я все думаю, что бы чувствовал, если бы это она ехала со связанными руками и ее кожа была бы стерта до крови. А еще я думаю о тебе и всех этих мужчинах на ранчо. Я не знаю, правду ли ты говорила, но любая женщина, заслужившая их поклонение, может рассчитывать на доверие.
