Книга Духов день - Андреас Майер

И тут Визнер снова задумался, во всем было виновато произнесенное им слово «диван». Буцериус: да о чем ты думаешь? Вернись на землю! Послушай, я должен тебе кое-что рассказать, это очень важно. Дело касается… Визнер: я знаю. Знаю. Про старую Штробель. Как она часами лежала и смотрела на занавески, но я через это уже прошел, эта стадия для меня позади, уже давно, понимаешь, ха-ха! Буцериус невольно отступил на шаг и смотрел на своею друга, ровным счетом ничего не понимая. Затем он прошел в гостиную к буфету, налил Визнеру большую рюмку мирабельной водки и принес ее в свою комнату. Визнер уставился на водку, словно никогда в жизни ничего подобного не видел. А что это такое, спросил он. Буцериус: мирабельная водка. Визнер: мирабельная водка? А зачем она? Буцериус: чтоб ты выпил, это же твоя любимая. Или ты уже не помнишь, какой ты фанат этого зелья? Ты ведь уже полбутылки выпил. Визнер смотрел на него крайне удивленно. Я… фанат этого зелья… мирабельной водки? Буцериус: ты уже целых полбутылки выпил и спрашивал про нее каждый раз, не помнишь? Ну скажи мне, ты помнишь это или нет? Визнер задумчиво опустился на софу и снова посмотрел на Буцериуса непонимающим взглядом. Нет, сказал он, нет, он этого не помнит. И выпил водку. Буцериус принялся рассказывать про их мастерскую и историю с моторами. А Визнер сунул руку в карман, вытащил оттуда свое пилотское свидетельство и в полной задумчивости принялся медленно рвать его на мелкие кусочки, не замечая, что Буцериус молчит и пристально смотрит на него. Визнер разорвал свидетельство сначала пополам, потом каждую половинку еще и так далее, пока на столе не образовалась горстка довольно аккуратненьких клочков бумаги, он с интересом разглядывал их. Я больше не летаю, сказал Визнер. Это все в прошлом. Буцериус вскочил. Он что, не понимает его? Полиция приходила! Визнер: полиция? Но меня же никто не видел! И о полете я не уведомлял, мне просто хотелось полетать. Вот уже несколько дней, понимаешь? Но теперь это уже прошло. Они никак не могли знать об этом. И следов я за собой не оставил… разве что только мяч. Но это вовсе не мой мяч, он был там совершенно случайно. Буцериус: о чем ты говоришь? Какой мяч? Какой полет? Визнер: я больше не летаю, и я тебе только что об этом сказал. Но мне это уже все безразлично. Это все совершенно не важные вещи, они его больше не интересуют. Его вообще ничто не интересует, а может, и все, но это трудно, очень трудно сказать… можно ясно себе все представлять, а вот сказать… может, об этом вообще нельзя сказать. Буцериус: что ты только несешь? Что за чушь болтаешь? Между прочим, рассказать тебе кое-что про Катю? Я, собственно, встретил ее до того, их обоих, Катю и южно-гессенца, их вместе, ты понимаешь? Визнер: конечно, пусть расскажет, он, Визнер, с удовольствием послушает, он должен рассказать ему вес, что знает, этот южногессенец очень странный… впрочем, теперь он понимает его лучше. Вчера он его совсем не понимал… вчера он еще вообще ничего не понимал. Буцериус: Катя его девушка. Визнер захлопал в ладоши. Вот это супер, она его девушка, просто супер, ну давай рассказывай дальше! Я, впрочем, не очень понимаю. Особенно это, с девушкой. Это прямо гениально, что именно ты такое говоришь, что она его девушка. Лицо Визнера дернулось. Он действительно очень интересовался всем, что касалось южногессенца и Кати, так ему, во всяком случае, казалось, но, сколько он ни пытался сконцентрироваться, он все равно почти ничего не понял из того, что говорил ему Буцериус. В какой-то момент он просто встал и ушел, даже не сознавая этого. Он долго бродил и все пытался вспомнить, что ему сказал Буцериус. Но в памяти всплывали только отдельные обрывки. И тут он подумал об оружии. Но где его взять, это оружие, все это как-то в высшей степени… В высшей степени нелогично. Визнер остановился и стал напряженно думать. Потом схватился рукой за пояс. Но пистолета там не было. Он и этому не удивился, он просто сразу забыл о нем. Но тут он вдруг вспомнил про белую тряпку. Визнер полез рукой в карман, делая это чисто машинально, по какому-то внутреннему наитию, там что-то лежало, он вытащил руку, в ней была белая тряпка. Как же я про это забыл? Белая тряпка… под деревом. Там было не только оружие, но еще и белая тряпка, в которую оно было завернуто. Что за странный и непонятный случай. Мне надо вернуться к Буцериусу и спросить его, что все это значит. Однако минуточку, я теперь кое-что вспоминаю. Кто, собственно, обо всем этом рассказывал?… Ведь мне кто-то об этом сказал. Как все непонятно… Нет, теперь я вообще не вижу никакого смысла в словах Буцериуса. Как ему вообще пришло в голову рассказывать мне все это? И какое это имеет отношение ко мне? Надо присесть на минутку, я очень устал. А сколько сейчас времени? И где я? Ну, да это совершенно безразлично. Минутку, я еще что-то вспомнил. Уж не сам ли южногессенец рассказал мне тогда в трактире всю эту странную историю? А я-то думал, это случай, простая случайность. Нет, наверняка это чистый случай, игра моего воображения, это все та мирабельная водка. Не надо мне больше пить это зелье, меня от него тошнит. А впереди там не Оссенхайм? И не празднуют ли они в лесочке Духов день? Да-да, они сегодня все там. И Катя Мор тоже. Но я сначала полежу здесь немножко, всему свое время, всему…

И когда Визнер в полном изнеможении и смятении опустился неподалеку от угодий Оссенхайма на землю, в нескольких сотнях метров от него по дороге проехал мимо священник, направляясь в лесок в сопровождении Шустера. Солнце стояло уже довольно низко, и в лесочке зажглись праздничные лампионы, однако место священника за длинным столом по-прежнему оставалось свободным. Нашлась даже картонная крышка, на ней написали священник и положили ее на нужное место, надежно зарезервировав его от всяческих покушений со стороны других. И вот наконец священник прибыл и занял свое законное место. Шустер и Шоссау сели рядом с ним. Чем позже, тем больше становилось людей, все уже давно сидели за кружкой пива и солеными кренделями или стояли позади длинного стола, образовав первый и второй ряд. Первые несколько минут царило полное молчание. Как здоровье фрау Штробель, спросила наконец фрау Мулат. Вы ведь были там, господин священник, у нее в больнице! Священник Беккер взглянул на нее с большим удивлением. Он не был в больнице. С чего это она взяла? Фрау Рор: a как там дела с расстройством речи? Ведь у нее же было расстройство речи. Об этом все рассказывали! Ну как можно столько пить! Священник Беккер посмотрел на эту женщину с еще большим удивлением и укоризной. У нее не было расстройства речи, сказал Шустер, она разговаривает совершенно нормально. Это всего лишь легкий инсульт. Однако она очень ослабла. Но сейчас ей уже намного лучше. У меня нет к таким людям сострадания, выкрикнула фрау Рор. Тогда уж надо было выйти за него замуж! Втерлась в доверие и получила наследство обманным путем! Ну, хватит, сказал Карл Рюль, какой смысл в этих речах. Нас это все абсолютно не касается. Подошел бургомистр и стал с интересом вслушиваться в разговор. У него было чрезвычайно довольное лицо, его нижнефлорштадтцы так дружно сидели все вместе и весело праздновали. Духов день поистине лучший день в году, сказал он. Ему виделась идеальная картина по-праздничному мирного и веселого общения людей, радостная иллюзия в родном лесочке. С умиротворенным выражением лица он вновь повернулся к ним спиной, чтобы проведать привычную для него компанию за одним из столов, где сидели политики. Он радостно поприветствовал даже Антона Визнера, пробегавшего в этот момент мимо него, и коротко обратился к нему. Визнер не понял ни слова и просто прошел дальше. Он оглядывался вокруг, но ему понадобилось немало времени, преждем чем он сориентировался, что к чему. Вон там сзади сидит его отец, вместе с господином Гебхардом. Они пьют пиво и разговаривают. Антону Визнеру это показалось совершенно нормальным. Он задумался только, в связи с чем сегодня уже шла речь о вахмистре Гебхарде… А в общем-то, сказал он себе, почему это должно меня заботить. Между прочим, мне плохо и меня тошнит. В этот момент он подумал о том, что хорошо бы найти Уту Бертольд, она должна быть где-то здесь, и ему показалось, он припоминает, что хотел ей что-то сказать. На какой-то миг мелькнула мысль, он даже твердо убежден, что хотел ей что-то сказать. Впрочем, Уту он не нашел и так и не вспомнил, что он хотел сказать ей. В конце концов он отбросил и эту мысль, тем более что увидел Катю Мор. В душе его ничто не шевельнулось, он не испытал ни тоски, ни счастья, он просто с некоторым интересом смотрел на девушку, и больше ничего. И то, что рядом с ней сидел южно-гессенец, не имело для него в этот момент абсолютно никакого значения, его занимало нечто совершенно другое. Впрочем, ему показалось вполне логичным и фатально необходимым, что южногессенец сидит рядом с Катей Мор. Он сначала даже громко засмеялся, но уже в следующий миг вырос перед Катей. Смотри-ка, вот это да, и наш китайский путешественник тоже пожаловал, сказала она. Визнер не понял, о чем это она. Он вдруг кинулся от стола к стойке, поспешно выпил там несколько рюмок шнапса одну за другой и после этого опять куда-то побежал, туда-сюда, пока снова не оказался возле длинного стола и не стал опять с интересом смотреть на Катю Мор, а заодно и на священника, Шоссау и Шустера, на всех, кто сидел за этим столом, среди них одна старая женщина… Рядом с ним вдруг кто-то начал громко кричать. Визнеру это показалось более чем странным, что рядом кто-то кричит, а он не понимает, из-за чего. Он стоял как раз рядом с Вилли Куном, тот был совершенно пьян и не мог больше сдерживаться от распиравшего его изнутри напряжения. Все-таки это были каменоломни Кубелака, господин священник, кричал он, каменоломни Кубелака, да, это так! Священник Беккер поднял голову. За столом возникло сильное беспокойство. Госпожа Рудольф: господин священник, ну приоткройте все-таки тайну! Вы же разговаривали с нотариусом. Он не хочет, не хочет, закричала фрау Рор, вся красная от гнева. Шустер сказал, речь идет об участке земли, на котором позднее разбили лётное поле. Его сестра продала тогда этот кусок земли. Но не выплатила при этом Адомайту его долю. Визнеру все это показалось очень интересным, хотя он ничего не понял. Он невольно протиснулся поближе к столу, потому что этот разговор про участок земли и Адомайта показался ему вдруг очень важным, во всяком случае, он пожалел, что знал про это так мало. Отчего это все люди вокруг так странно взволнованны, спросил он себя. Одна Катя сидит совершенно спокойно, ах, какая она красивая, зато другие… эта фрау Рор похожа на взъерошенную птицу, а госпожа Рудольф двигается, как бегемот при замедленной съемке. Вообще-то они все двигаются как на киноленте с замедленной съемкой, здесь все словно актеры в театре или артисты пантомимы, и все стараются придать себе как можно более отвратительный вид или казаться ненормальными. Как она таращит глаза, эта фрау Рор. A Рудольф все жует и жует, что она, собственно, ест? Неужели краковскую, боже, булочка с колбасой, держите меня, мне опять плохо и сейчас стошнит… Да все они дармоеды, возбужденно крикнула фрау Рор. При этом она толкнула Визнера, но тот не заметил. Он все с большим удивлением смотрел на фрау Рор. Он еще никогда не видел ничего более уродливого, чем эта женщина, такой страшной она ему казалась. Его так сильно затошнило, что он подумал, его вот-вот вырвет. Он что-то не совсем понял, крикнул он. Кто построил лётное поле? Он, впрочем, послал туда мяч, футбольный мяч, правда, он был резиновый. И, обращаясь к госпоже Рудольф: это был резиновый, вероятно детский, мяч. Госпожа Рудольф вообще не слышала, что он ей сказал, она была в восторге от скандала из-за склоки вокруг Адомайта, захватившей сейчас всех сидящих за столом. Когда мимо проходила буфетчица, отпускавшая шнапс, Визнер опять лихорадочно выпил несколько рюмок, забыв, правда, заплатить за выпивку, настолько он был увлечен разговором за длинным столом… Правда, вскоре он отошел от этого стола, прибился на некоторое время к другому… За ним по пятам все время кто-то следовал и без конца хлопал его по плечу, но он этого не замечал (это была буфетчица, она хотела получить свои деньги). Весь мир вокруг него ходил ходуном, и ему по-прежнему было очень плохо, его все время тошнило. Он побрел дальше. Женщина с ведром, полным шнапса, шла за ним. Дойдя до тира, он заинтересовался ружьями. Одно из них он даже взял в руки. Так оно же ненастоящее, сказал он. Это ружье ненастоящее. Ну и что, сказал владелец тира. Естественно, оно ненастоящее. А почему оно ненастоящее, спросил Визнер. Он повернулся с ружьем, чтобы сказать буфетчице, что ружье ненастоящее. Женщина закричала и бросила ведро со шнапсом. Визнер не понял, что к чему, и отправился дальше. В эти секунды ему стало совсем плохо, гораздо хуже, чем раньше, и он опять почувствовал ту свинцовую усталость, из-за которой воспринимал все вокруг как сквозь вату. Все эти люди казались ему странно пестрыми, особенно в свете цветных лампионов. Все выглядело как во время карнавала или в цирке. Или как в День святого Мартина, когда дети ходят с цветными фонариками и поют. Госпожа Рудольф гребла руками воздух, густой и вязкий, как ему казалось. Фрау Рор медленно открыла свой красный клюв, да так и застыла навечно в этой позе. Почему они все так медленно двигаются, это же ненормально, удивился Визнер. Он стоял сейчас на столе. Ружье ненастоящее, крикнул он. Все шарахнулись в разные стороны. У него нет отдачи! Оно ненастоящее! Я могу это доказать! После этого Визнера повалили и крепко держали, пока его не взяла под стражу полиция. Случай стал, конечно, сенсацией Духова дня.