Книга Жестяные игрушки - Энсон Кэмерон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она стоит по пупок в воде, лицом к этой перегородке. От ее тела клубится пар, словно она одна из тех грудастых богинь, которых ваяют из сухого льда в токийском парке Йойоги на зимний Праздник Любви. Она считает щели в перегородке, тыча в них указательным пальцем. «Пятнадцать», — говорит она и опускается обратно в воду.
Она идет ко мне сквозь пар, оставляя за собой в воздухе тающий шлейф белых завихрений. Мы начинаем целоваться, и когда кожа на моем члене, растягиваясь, делается тоньше, вода начинает жечь его. Она встает и прижимается ко мне, и внутри нее на этот раз не жар, но избавление от жара. Мой член выскальзывает из этой адски горячей воды внутрь ледяной Богини. Я вжимаюсь в эту прохладу, о которой молит весь мой организм, пытаясь вколотить в нее всего меня, прочь из этого жара. Ибо вода и правда слишком горяча для любви. Заниматься этим здесь вообще опасно для жизни. Но ледяная Богиня начинает свой недолгий путь, который всегда заканчивается в одном и том же месте. В этой атмосфере она легче воздуха, и мне приходится тянуть ее вниз. Она лижет мои уши. Время от времени она встает с меня, из воды, и тогда мой член опять жжет как ошпаренный, а зрители по ту сторону щелей могут смотреть на нее, стоящую и исходящую паром от колен до короны волос.
Я сижу по уши в этой обжигающе-горячей воде, которая убивает меня и делает долгожителем одновременно. Я вижу, как круги от нашего коитуса разбегаются по поверхности воды, заставляя слой лежащего над ней пара клубиться и плясать полукруглыми волнами. День все еще ясный, но ни одной светлой щели в северной перегородке больше не видно.
Когда мы выходим, одетый в кимоно старик у входа задирает рукав, смотрит на часы и говорит, что мы должны ему… тысячу йен. Кими молча смотрит на него, и фыркает, и показывает ему вздернутый вверх средний палец, и, не заплатив, проходит мимо него, и он не делает никаких попыток получить с нее деньги.
На улице крестьяне в конических соломенных шляпах брезгливо поджимают губы. Они смотрят на нас со своих тракторов, или в окна, или из дверей. Смотрят и молчат. Только сплевывают время от времени в пыль под ногами. Мы садимся во взятый напрокат «Сааб», и Кими смотрит на них сквозь дымчатое стекло, переводя взгляд с одного на другого.
— Страшные, — говорит она. — Они теперь меня ненавидят. Они теперь готовы меня убить. И знаешь за что?
— За что? — спрашиваю я.
— Они ненавидят меня за то, что ты белый.
* * *
— Но ведь ничего этого не было? — говорит Ты — Великий Специалист по Психическим Травмам. — Никакой бани.
— Нет. Нет. Никакой бани не было. Ты ведь знаешь, что не было, — отвечает Травмированный, Растерянный Ты. — Это фантазия. Сплошная ерунда на постном масле. Но и она причиняет достаточно боли. Просто я в полусне возбуждался… и мечтал о том, чтобы другие мужчины ненавидели меня из-за прелестей моей женщины. Каждый мужчина в момент полового возбуждения мечтает о том, чтобы его женщина заставляла пульс других мужчин биться чаще. И ведь это могло произойти на самом деле. Могло произойти, если бы она осталась со мной. И это до сих пор причиняет боль. Даже несмотря на то, что этого не было. Ибо многое из того, что причиняет самую острую боль, только должно было случиться.
* * *
Я перебираю воспоминания, причиняющие мне самую острую боль, потому что женщина, которую я люблю, пропала без вести в стране, где китайские подделки под АК-47 находятся в руках людей, которых не устраивает существующее положение вещей, когда они вынуждены ходить в лохмотьях и скрываться в джунглях. При этом положение вещей в прошлом устраивало их еще меньше, потому что тогда они вынуждены были ходить в лохмотьях и скрываться в джунглях без китайских подделок под «Калашникова». И, возможно, я боюсь за нее. А возможно, я боюсь за себя. Я смотрю перед собой, и окрашенный утренним светом потолок расплывается от слез. Я одинок.
* * *
Мне предстоит еще уйма работы с Санта-Клаусами. С северными оленями. С их упряжью и колокольчиками, беззвучно звонящими с витрин магазинов и ресторанов.
К девяти утра я надул по трафарету Рождественские мотивы на витринах «Прокатной конторы Гарри», ресторана под названием «Редиска» и ресторана под названием «Славные Штучки» и заработал на этом сто восемьдесят долларов. Солнце слепит глаза, отражаясь от оконных стекол; по небу протянулись полосы раздутых северным ветром облаков. День обещает выдаться ярким. «Путешествия в Опасность» должны уже открыться. Поэтому я гружу свои стремянки в багажник «КОЗИНСА И КОМПАНИИ» и еду туда.
Бредли отрывается от своего журнала, когда я вхожу, и его широкая гейская улыбка сменяется более сдержанной, которую он держит для меня. Впрочем, я не удостоился бы и этой, разве что раздраженной ухмылки, не спи я с его начальницей. Сегодня он одет в оранжевый комбинезон с побрякушками, штанины которого отрезаны у самого паха. И в черные армейские бутсы вроде тех, которые носят мои Санта-Клаусы.
— Привет бродягам, — говорит он. — Что нового слышно о нашей бесстрашной начальнице?
— Я приехал спросить тебя о том же. Она звонила мне вчера, но связь прервалась прежде, чем она успела сказать хоть что-нибудь. Она с вами не связывалась?
— Нет. Со мной — нет. — Он дотрагивается до груди сложенными пальцами левой руки. — И не сомневаюсь, с Вендз тоже. — Он поворачивается и зовет Венди: — Вендз! Эй, Вендз! Валяй сюда, мамочка! Трахаль нашего босса пожаловал.
Венди выплывает из своего кабинета с сигаретой в руках, говоря с кем-то по мобильнику. Как всегда, она являет собой разжиревшую вешалку для самых дорогих и безвкусных платьев. Сегодня к этому добавляется еще кружевная траурная шаль из тех, что носили послевоенные иммигранты.
— Послушайте, — говорит она в свой мобильник. — Никто не спорит, это ужасно красивая страна. И их нищета меня тоже потрясла… Но, с другой стороны, обувь там такая дешевая… — Она прикрывает микрофон рукой. — Привет, Хант, — говорит она мне и снова убирает руку. — Так что давайте поговорим об обуви, а нищету на время вынесем за рамки. И никакой пошлины, — говорит она в мобильник. — Правда, модельный выбор небогат. Я предлагаю вот что: мы ввозим обувь без подметок… или каблуков. Каблуки мы ввозим отдельно. И ввозим албанцев, чтобы те сшивали их вместе — здесь, в Австралии. Так вот, я хочу знать: как это будет считаться: мы ввозим обувь или кожу? Ну, кожу в форме башмака. И каблука. С нас будут драть пошлину?
Не отнимая телефона от уха, она прикрывает рукой микрофон.
— Бухгалтер, — поясняет она мне. — Как там дела у Кими на Бугенвилле? — Она убирает руку. — Возможно, он сможет найти нити, за которые вы смогли бы подергать, — снова прикрывает микрофон. — Она должна была позвонить мне по поводу того воссоединения семьи в Никарагуа.
— Так у вас ничего от нее? — спрашиваю я. Она убирает руку.
— Что, профсоюз обувной промышленности? Гадость какая, — прикрывает микрофон. — Ни слова. Скажи ей, пусть позвонит, — убирает руку. — В Никарагуа? Дешевле всего из Флориды на двухмоторном, но и это достаточно дорого. Мне кажется, нет смысла. Такое только богатые дедушки могут себе позволить… Да от него разит, как от тухлой тряпки, от вашего албанца. Просто воняет.
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Жестяные игрушки - Энсон Кэмерон», после закрытия браузера.