Геродот
Эх, кони мои, кони…
[18]На седьмой день до сентябрьских календ, что всегда соответствует в Помпеях двадцать шестому августа и прочей казуистике, я пришел к выводу, что совсем неважно, о чем ты пишешь, главное – сколько тебе за это заплатят. Ведь раньше я думал о качестве, а теперь совсем разуверился, что всякие литературно-художественные конструкции влияют на читательское восприятие. Да здравствует сюжет – прямой, как Аппиева дорога!
Или взять хотя бы римский водопровод, что работал, работает и будет работать бесперебойно, наперекор зловредным сверлильщицам, которые понижают общий напор воды в литературе. Делают незаконные врезки, что, конечно, влияет на высоту струи в городском парке, где все сидят и любуются на бестселлер. Так сказать, культурно прохлаждаются. Иной раз посмотришь на этот бестселлер – писюлька какая-то, а не фонтан – и думаешь: за что его так нахваливают? Где античная мощь и журчание воды? Наверно, опять сверлильщицы что-нибудь нахимичили с водопроводом. А кто за это будет расплачиваться? Пушкин?
Вот и бегут кураторы затыкать дыры, чтобы городской бестселлер бил как положено. И проводят рекламную акцию под названием «Писатель Аврелий – это наше все!». А кто такой этот Аврелий? А хрен его знает, но в Западной литературной империи он пользуется огромной популярностью. Поди проверь, что делается на другом конце римского водопровода! Вдобавок обычные граждане, даже демократически настроенные, только думают, что с первого взгляда разбираются в литературе, а на самом-то деле не могут определить – где она пресная, а где соленая. Пока не отравятся. И если хотят выразить свое «фи» «нашему» Аврелию, все равно приходят поглазеть на этот новый городской фонтан. И говорят, мол, вроде бы ничего себе так брызгает… но мы же не свиньи, чтоб из него хлебать?!
А тут и сверлильщицы снова подруливают: «Кто жаждет чистой литературной струи для личных нужд?» Кто же откажется, да еще по сходной цене?! Ух, бесовские девки с филологическими наклонностями! И сверлят и сверлят, и сверлят и сверлят… Словом, труба дело, а не художественная литература.
Впрочем, никакой художественной Литературы с большой буквы – нет. Есть безответственные издатели, которые своевременно не выплачивают авторские гонорары, да «сладкая парочка»: наглые бумагомараки и нездоровые люди, что их читают. То есть римский водопровод до сих пор работает безотказно! А если вспомнить, что основные жанры современной прозы открыли еще античные авторы, то остается только посетовать, что этих самых авторов тогда же не расстреляли. Никто бы сейчас не брызгал слюной на окружающих.
По правде сказать, бытовала одна легенда, что римляне вымерли от свинцовой трубы, по которой текла питьевая вода, медленно отравлявшая людям жизнь. Однако теперь стало ясно, что это была клоака. Ну перепутали археологи – откуда втекала, а где вытекала римская литература. Но, невзирая на эти новейшие открытия, всякие горе-писатели, гей-славяне и гей-фантасты продолжают считать Гиппокреной именно клоаку и вдохновляются ее ингредиентами. Потому что бригадно нагадить всегда, извините, проще, чем тащиться на Геликон и разыскивать свой персональный ключ. А написать (следите за ударением), что главный литературный герой «поелику каки брюхом не претерпех», – тоже несложно. К тому же ни автору, ни его дорогому читателю непонятно – что именно главный герой сделал, но складывается впечатление, что это древнерусская литература, дошедшая до нас по трубопроводу Рим—Византия—Москва.
Насколько же мне известно, есть еще два литературных идолища – Ярило и Мерило. Имя первого переводится как «солнце скифской поэзии», а Мерило – это синоним литературного эфиопа (Псевдо-Геродот).
Так я думал себе и думал, покуда в мою каморку на втором этаже в доме Юлии Феликс не приперлась Исида, которая заявила, что гладиаторские казармы разрушены и больше идти ей некуда.
– Ну ничего себе девочки повеселились! – воскликнул я.
Однако Исида меня убедила, что пьяные оргии здесь ни при чем, а гладиаторские казармы не выдержали ударов разбушевавшейся стихии. И поскольку язык у Исиды не заплетался, я поверил ей на слово. Поднялся с кушетки и для начала пособолезновал. После чего уточнил – какая именно из разбушевавшихся стихий нанесла казармам столь непоправимый урон, если это были не гладиаторы.
– Землетрясение, – сообщила Исида.
– А почему не извержение вулкана, гори оно огнем? – спросил я.
– Потому что старик Везувий безмолвствует, – пояснила Исида. – Над ним нет ни облачка, а казармы все равно развалились.
И правда! Я выглянул во двор – там стояла замечательная погода. Весело и беззаботно щебетали птички, как будто издевались над обескровленными гладиаторами. Тогда я решил от общих рассуждений перейти к делу и взглянуть своими глазами – что происходит, поскольку писатель в первую очередь опирается на личные впечатления, а во вторую – не делает никаких скоропалительных выводов. Иначе он пишет всякую заунывную дребедень типа «я весь промок, потому что пошел дождь». Я понимаю, что это глубокомысленное умозаключение, но прежде надо внимательно посмотреть наверх: откуда что льется и проистекает. Возможно, таким образом решительные читатели выражают свое отношение к автору романа. С верхних этажей литературы…
Потому что издатель – это фундамент всего безобразия, как говорится, базис. Нижние этажи обороны занимает пехота – литературные эфиопы; дальше сидят бестиарии – непосредственно авторы; в пентхаусе – мурмиллоны, или литературные критики; а выше живут читатели и на всех поплевывают с этой верхотуры. Вот интересно – чего им не хватает в моем романе?
МУЗА. ЛЮБОВНО-РОМАНТИЧЕСКОЙ СОСТАВЛЯЮЩЕЙ, А ТАКЖЕ ТРЕХ УБИЙСТВ И ОДНОЙ ЛОШАДИ! Я НИ НА ЧТО НЕ НАМЕКАЮ…
Читатель ошибочно полагает, что все книги написаны для него, и думает, что ему дозволительно рыться в литературе как свинье в апельсинах. И глубоко заблуждается. Поскольку на самом деле настоящий писатель понятия не имеет – зачем он пишет. Это сродни тому, как спросить у ветра – для чего он, собственно, сволочь такая, дует?! А читатель со свойственной ему наглостью сам подставляет физиономию и говорит: «Плохая нынче погода, и западный ветер не соответствует температуре моего лица! У меня от этого автора развивается аневризма!»
Но разве движение воздуха хоть на минуту приостанавливается?! Если читатель нейдет погулять и предпочитает затхлые помещения, это ничуть не смущает настоящего автора. Я, например, тоже могу сидеть себе дома и дуть прямо из форточки!
Другое дело – разгул стихии! Которая не разбирает, где автор, а где рядовой читатель, и сотрясает всех подряд! Тогда рушатся все уютно обустроенные домики и стереотипы. По улицам бегают расхристанные мурмиллоны, рвут на себе волосы и вопят: «Это конец литературной эпохи! Это конец мира!» Конечно, им жаль своего пентхауса, где можно было бы разводить антимонии до бесконечности! Но если в Ветхом Завете сказано, что «вначале было Слово», то и в конце будет Слово, и я надеюсь его не услышать. Потому что предполагаю: это последнее слово о нашей литературе будет нелицеприятным. Не знаю точно – каким, но всем не поздоровится.
