— А теперь прошу всех разойтись. — Я захлопал в ладоши. — Мне нужно сдать материал в воскресный номер, а срок уже на носу.
Мы снова остаемся вдвоем, и Шеба смотрит на меня с выражением, которое у нее означает смущение. Мы смеемся и обнимаемся, как брат с сестрой.
— Я плохо себя вела. Прости, Лео.
— Ничего, я привык.
— Я так веду себя со всеми, честное слово. Ты не один страдаешь, — шепнула она мне на ухо.
— Знаю, Шеба. Со мной ты можешь вести себя как угодно. Я же знаю, какая ты на самом деле, и никогда не забуду. Почему ты приехала?
— Почему? Разве ты не понимаешь, что моей карьере конец? Моя песенка спета. Меня использовали и бросили, как старый коврик. За целый год ни одного приглашения на главную роль. Телефон моего агента молчит. Мне тридцать восемь лет, Лео. По голливудским меркам — все равно что тысяча.
— Все это, может, и правда. Но ты ведь приехала не поэтому.
— Приехала повидать старых друзей. Мне нужно время от времени возвращаться к корням, Лео. Уж ты-то мог бы понимать это.
— После окончания школы старые друзья видели тебя раз десять, не больше.
— Но я же звоню! Ты не станешь отрицать, что я регулярно даю о себе знать по телефону.
— Ты звонишь, когда пьяная, Шеба. — Я прикрываю глаза рукой. — В стельку пьяная. Ты помнишь хоть, что, позвонив в последний раз, ты предлагала мне жениться на тебе?
— И что ты ответил?
— Что побегу разведусь со Старлой и сразу женюсь на тебе.
— У вас со Старлой ненастоящий брак. И всегда был ненастоящий.
— Есть документы, могу доказать.
— У вас была фиктивная любовь. Это хуже, чем фиктивный брак, — говорит она жестко, резко. — И теперь ты живешь фиктивной жизнью.
— Хватит валять дурака, Шеба. Можно подумать, ты приехала, чтобы наладить мою личную жизнь. Знаешь, до твоего приезда я чувствовал себя чарлстонской знаменитостью.
— Никто из моих друзей в Голливуде даже не слышал о тебе.
— Это те самые друзья, которые не звонят твоему агенту?
— Те самые.
— Тебя дважды номинировали на приз Академии как лучшую актрису. Ты получила «Оскар» за лучшую роль второго плана. Это блестящая карьера.
— Но как лучшей актрисе мне ничего не дали. А номинация — это пшик. Все равно как спать со стажером или осветителем, а не с режиссером.
— Ну, с режиссерами у тебя все в порядке.
— Замужем была за четырьмя, — улыбается она. — А спала со всеми.
— Можно будет это процитировать? — Я тянусь к печатной машинке.
— Конечно нет.
— Хорошо, Шеба. Я прошу от тебя немногого. Поделись со мной свежими сплетнями и новыми слухами, чтобы я мог разделаться с воскресной колонкой, а потом мы свалим отсюда и напьемся с друзьями.
— Ха! Ты меня используешь. Эксплуатируешь мою всемирную славу.
— Меня обижают твои подозрения. — Я опускаю пальцы на клавиши.
— Никто еще не знает о моем разводе с Троем Шпрингером. Это сногсшибательная новость.
— Он был твоим четвертым или пятым мужем? — уточняю я, уже печатая.
— Откуда у тебя такое пристрастие к цифрам?
— Люблю точность. Среди журналистов и репортеров это часто встречается. Почему ты развелась с Троем? Журнал «Пипл» назвал его одним из самых красивых мужчин Голливуда.
— Я купила вибратор. У него более выраженная индивидуальность. И со своими обязанностями он справляется гораздо лучше.
— Дай объяснение, которое можно напечатать в семейной газете.
— Не сошлись характерами, особенно после того, как я застала его в горячей ванне — он трахал какую-то малышку.
— Ты сочла это дурным предзнаменованием?
— Да, в то время я как раз пыталась забеременеть.
— Можешь вспомнить всех своих мужей по именам?
— Я даже в лицо не всех помню.
— Самый ужасный человек, которого ты встречала в Голливуде?
— Карл Седжвик, мой первый муж, — отвечает она без раздумий.
— А самый лучший?
— Карл Седжвик. Вот какой он обманчивый и противоречивый, этот Голливуд.
— Что тебя поддерживает в жизни?
— Вера в то, что в один прекрасный день я получу самую лучшую роль, какой не было ни у одной американской актрисы.
— Что тебе помогает не сойти с ума, пока ты ждешь этой роли?
— Большие члены. Хорошая выпивка. Короче говоря, широкий выбор лекарственных средств.
— В Чарлстоне можно найти ликер.
— Мартини лучше, когда слушаешь, как волны Тихого океана разбиваются внизу о скалы.
— Можно написать о твоих любимых лекарственных средствах?
— Разумеется, нет!
— По чему ты больше всего скучаешь? Я имею в виду Чарлстон.
— Скучаю по школьным друзьям, Лео. Скучаю по девочке, которой была, когда приехала в этот город.
— Отчего?
— Оттого что в то время я еще не успела испортить свою жизнь. Думаю, тогда я была хорошая. А ты как думаешь, Лео?
Я смотрю на нее и вижу ту исчезнувшую девочку, о которой она говорит.
— Я никогда не встречал другой такой девушки, как ты, Шеба. Ни до, ни после.
Когда я смотрю на нее, журналист во мне борется с мальчишкой, который стал первым другом Шебы в этом городе. Журналист — человек хладнокровный, беззаветно преданный своей профессии, ему платят за то, чтобы он наблюдал жизненные драмы, а не участвовал в них. Я всегда держу наготове записную книжку. Моя тема — отчужденность. Когда я наблюдаю, как Шеба открывает свою душевную боль, я оплакиваю не только ту девочку, с которой когда-то познакомился, но и того мальчика, что шел с коробкой вафель через улицу поздравить с новосельем двух хлебнувших лиха близнецов. Став репортером, я потушил в себе тот огонь, который мальчик ценил как проявление человечности. Я могу объективно судить о жизни Шебы, но утратил способность анализировать свою. Шеба продолжала говорить с пугающей откровенностью — раньше я не замечал в ней такого.
— И что я сделала с той девочкой? Которую ты так любил? Которая была тебе другом? — вопрошает Шеба.
— Ты откликнулась на зов, — отвечаю я, не прекращая печатать. — Ты чувствовала свое призвание, свое предназначение и никогда не сомневалась в нем, не оглядывалась назад. Никто не мог остановить тебя, встать на твоем пути. Все из нашей компании следуют в жизни за обстоятельствами, как делает большинство людей. Ты же поймала свою мечту и стала тем, кем хотела. Ты вырвалась из города, достигла цели. Мало кому это удается.
Шеба закрывает глаза, поднимает руку и делает такое движение, словно стирает письмена с невидимой доски.
